Иван Арсентьев - Буян

— Ах, разрази тя гром! — выругался Антип и почесал затылок. — Попал из огня да в полымя…

— Ни с места! Бежать некуда! Надо продержаться час, и на помощь подымется вся революционная Самара! — продолжал выкрикивать все тот же резкий требовательный голос. — Забаррикадируемся и будем стоять. Здесь сто вооруженных дружинников! За дело, граждане!

За спиной Антипа что-то пронзительно заскрипело, треснул сломанный стул — случайная публика шумной грудой попятилась к выходу.

Другие, сбитые революцией воедино, бросились к окнам и, еще не зная что к чему, принялись укреплять осажденное здание. Пестрая каша перестала бурлить — словно в котел плеснули ушат ледяной воды.

Яростно грохотала передвигаемая мебель, проемы окон закладывались скамейками, столами. Мелькали руки, слышалось сопенье, приглушенные ругательства и вместе с тем было спокойно, будто шла обыденная привычная работа.

Князев с уважением смотрел на рабочих, не утративших в беде зрячести. Да, это не мужики темные, разбегающиеся кто куда при первой угрозе: у этих вместо страха — озлобленность, вместо подавленности — приподнятость, вместо равнодушия — злорадство.

Брошенный натиском от стены к стене, Князев застрял в нагромождениях мебели возле окна. Присел, расправил пышную бороду, вынул из кармана револьвер и начал устраиваться у бойницы не спеша, по-крестьянски, будто не к бою готовился, а на сенокос или пахоту. Слева и справа от него устраивались дружинники.

А за окном опять раздался барабанный бой и сигнал горниста. Князев выглянул на улицу в щель между скамейками — к главному входу шествовал офицер с белым платком в руке, в сопровождении двух солдат. Внизу начались какие-то переговоры. А через минуту стало известно: офицер предложил осажденным сдать оружие и освободить помещение. В случае неповиновения после трехкратного барабанного боя войска двинутся на штурм.

Зал вспучился шумом и стих. Разноречье голосов, как ворох сухих листьев, подгоняемых ветром, взметнулось вверх и рассеялось по углам.

Князев поглядел в окно. «Да… Слова офицера — не пустая угроза: войск кругом видимо-невидимо. Лестницу уже тащат… Туча солдат против ста дружинников с двумя тысячами безоружных граждан… История повторяется… Сила душит правду… Буян!»

Вдруг он увидел Евдокима Шершнева, остроглазого Шуру Кузнецова и еще нескольких молодых, незнакомых ему людей. Они пробивались сквозь толпу к сцене, держа в руках какие-то свертки. «А ведь у них бомбы!» — догадался Князев и приободрился. Тем временем на сцене скучилось много людей. Они о чем-то спорили, яростно жестикулируя. Публика в зале тоже разделилась. Обывательская часть размякла, отшатнулась от рабочих, настроенных по-боевому, и в короткое время невидимая щель, разделявшая этих разных людей, разверзлась во всю ширь. Ядовитый чад пополз по зданию, испуганные обыватели не говорили, а словно выпаливали из поганого ружьишка всяческие слухи и взвинчивали себя еще больше.

«Подожгут… Сгорим все… запорют шомполами… девок пустят на шап-шарап…»

Снаружи раздался второй предупредительный барабанный бой, и стало ясно: революционная Самара на выручку не придет. Скопище случайных людей вновь заорало дурными голосами. Командир боевой дружины, брезгливо поморщившись, объявил:

— Публика может покинуть зал.

— Как? Без сопротивления? — взъярился огромный человек в коротком кафтане. Подскочив к командиру дружинников, он начал ему что-то доказывать, рвал на себе волосы, кричал: — Надо драться до последнего, капитуляция — измена революции.

Но тот лишь рукой махнул. Понурив голову, пошел куда-то за кулисы, нехотя, как на эшафот.

Барабаны ударили в третий раз, и в этот момент Князев увидел, как с крыши «народки» под ноги солдатам полетели пакеты. Солдаты шарахнулись в стороны — бомбы! Но тут к бомбам спокойно подошел полковник Баранов, поднял все четыре штуки на руки, как арбузы, и стал говорить что-то с укором солдатам. Князев вздохнул устало. «И бомбы не взорвались!».

Тем временем солдаты приставили пожарные лестницы к окнам, готовясь к штурму. Глаза Антипа потускнели. Повертел в руках ненужный револьвер, спросил с печальной усмешкой дружинников:

— Что, товарищи, осечка?

И сам подумал тоскливо: «Видать, от «романовской гостиницы» мне никак не увернуться…»

Толпившиеся на помосте организаторы митинга куда-то пропали. Князев повздыхал, отвернулся и зашагал неверными ногами к выходу, куда двигались остальные. Стал в очередь за парнем с кудрявым затылком. Тот оглянулся с восхищением на шикарную бороду Антипа, вдруг подмигнул озоровато и затянул дико, во всю глотку:

На него все обернулись. Антип, глядя на веселого парня, подумал: «Вот он, пожалуй, сделает себе республику…» Крутнул задумчиво барабан револьвера раз, другой и швырнул его в угол.

Очередь на выход едва шевелилась.

До порога «народки» Князев добрался часа через полтора. У входа с обеих сторон — плечо к плечу — стояли солдаты. На ступеньках выходящих обыскивали жандармы. Тут же шныряли филеры, заглядывали в лица. Дальше гнали между двумя рядами штыков под толчки и насмешки. Некоторых отпускали, других хватали, избивали и на извозчиках увозили в тюрьму. Когда Князев вышел на площадку лестницы, кто-то схватил его за бороду.

— А тебе чего тут надо, старый сыч?

Усатый солдат — тоже, слава богу, в летах — уставился на него из-под разлатых бровей. Что было отвечать? Стояли нос к носу, таращили один на другого глаза: один мужик в зипуне, другой — в серой шинели. Зипун развел руками, вздохнул.

— Здесь, братец, говорили про землю, а у меня ее нету. Зашел послушать, где она и кому когда дадут. Не помешала бы десятинка-другая, а?

Серая шинель ничего не ответила, только повернулась боком, вытолкала зипун в сторону от жандармов.

В это время Череп-Свиридов затащил Евдокима в одну из боковых комнат, куда набились дружинники.

— Слушай, Дунька, — сказал он, теребя его за пуговицу, — помогай спасать оружие.

— Хм… Помогай! Я не знаю, как свою пукалку спасти!

— Очень просто: надо сделаться санитаром.

— Чего? — посмотрел Евдоким на него свысока.

— Не в натуре, а носилки протащить. Смекаешь?

Евдоким пожал плечами.

— Тебе ничего не стоит, а нашего брата филеры враз накроют и все — прахом. Понял? — спрашивал Череп-Свиридов и, видя, что Евдоким готов согласиться, гукнул через плечо: — Чиляк! Пошли! — Тот появился тут же, как черт из коробочки. — Поди-ка, гавкни наружу, пусть носилки подают. Да шума там побольше подними, дескать, женщина беременная в обморок тюкнулась. Живо!