Валерий Туринов - На краю государевой земли

Люди на плотбище заметили издали на реке знакомые очертания дощаников, бросили работу и заспешили на пристань. А от острога, направляясь на берег, уже шли мужики, крутые и лохматые. И озабоченно присматривались они к тем, кого сюда послал им случай.

Да, здесь настороженным всегда был человек, здесь много вольных гуляло шайками по ничейной и пустынной реке, явившись неведомо откуда и зачем сюда…

Дощаники подошли к берегу. Казаки попрыгали на песчаную отмель, засуетились, закрепляя чалки за бревна, глубоко вкопанные в песок.

Федька тоже махнул одним прыжком через борт дощаника на берег, споткнулся о какую-то корягу, торчавшую из песка, еле удержался на ногах и выругался: «Вот черт!»… Оправив на себе кафтан, он подошел со своим десятником вплотную к людям, которые уже столпились около их дощаника.

— Федор Пущин, боярский сын, из Якутска, от Лодыжинского! — представился он плотного сложения мужику, выступившему вперед других к нему, и, как он догадался, старшего здесь.

— Степанов, Онуфрий, приказной! — пожал ему руку тот, чем-то похожий на Треньку Деева. Того Федька помнил очень смутно, еще мальчишкой был. Сургутский атаман в свое время нравился ему, своей веселостью, неряшливой одеждой. А как он одевался-то, в зеленоватогрязный кафтан, похоже, вышедший из-под руки какого-то умельца доморощенного в Тюмени, прослывшей на всю Сибирь своими хитрыми подельщиками и торговцами.

— О-о, Петр, и ты здесь! — удивился Федька и расплылся широкой улыбкой, когда узнал в мужике, стоявшим позади Степанова, Бекетова; тот каким-то образом попал сюда из Енисейска.

Он шагнул к нему, обнял его, заметил, как засветились у него глаза.

Бекетов о чем-то спросил его, и Федька, обрадованный встречей с ним, ответил и тут же стал распоряжаться.

— Выгружайте все и к ночи перетаскайте в острог! — велел он своим десятникам. — А ты, Онуфрий, дай команду поставить моих людей по избам, — попросил он Степанова.

— Пойдем сначала ко мне, поговорим, — сказал тот.

На него, на Онуфрия Степанова, скорый командный голос Федьки не произвел должного впечатления. Он был из тех, на которых кричи, хоть надрывай пуп, а он все равно будет делать то, что положил себе на ум.

Федька похлопал по спине Гриньку: «Давай, займись и ты разгрузкой!» — и пошел с Бекетовым, переговариваясь о чем-то с ним, вслед за Степановым, который двинулся со своими казаками к острогу.

— Ну и наворочали же вы! Ха-ха-ха! — расхохотался он, оглядывая следы сражения по пути к острогу, когда Бекетов стал рассказывать ему, как их острог осадило богдойское войско. А он, слушая его, от возбуждения подталкивал его кулаком в бок. Был конец мая, стояла жара, Бекетов был одет в простую рубашку, и кулак Федьки всякий раз натыкался на его бицепсы, которыми тот умело прикрывался от него.

Следы осады на берегу уже смыло половодьем. И сейчас ничего не напоминало о том, что два месяца назад здесь ходили на приступ. Но ближе к острогу еще не все исчезло… Вон там валяется до сей поры какое-то тряпье, и бревна обгорелые лежат. Лились потоки смолы горящей здесь… А вот тут, похоже, сломанные копья. Кругом виднелись головешки, а дальше, как горох, рассыпанные камни, но не понятно было, куда же их метали: в крепость или из нее…

— Ого! — невольно вырвалось у Федьки, когда они подошли к острогу, и он увидел, что тут соорудили казаки.

Такого крепкого орешка ему еще не приходилось встречать. Вокруг острога тянулся ров шириной в две сажени, да на сажень уходил он в глубину. Бревна острога стояли на валу, а по углам острога торчали быки. У рва, точь-в-точь как и в Якутске, зло топорщился «чеснок» навстречу всякому, кто пожелал бы сунуться под стены. Еще «чеснок» из наконечников стрел, поделанных как ежики, был рассыпан всюду под осенней листвой, словно там на самом деле несметным числом попрятались ежики, чтобы колоть каждого, кто пожелает наступить ногой на них… Наверху же, на стенах, болтались на ветру, как плоские скелеты, богдойские знамена, захваченные под крепостью на приступах и изодранные огнем из пушек, а ветер доделывал лишь начатое казаками… К воротам вели мостки через глубокий ров. Ворота были небольшие, вырубленные под двухъярусной башней. А в башне виднелись щели для стрельбы из самопалов по тем, кто станет подступать назойливо к воротам. Сейчас ворота были закрыты, их охраняла стража, и они сухо завизжали на петлях, впустили всех за крепостные стены и сразу же захлопнулись опять.

Внутри, посреди крепости, стоял высокий раскат [83] Раскат — рубленное из дерева, каменное или земляное сооружение с помостом для установки пушек. , а на нем были видны полковые пушки. Саму крепость казаки возвели с двойными стенами. Между ними они засыпали хрящ, песок с мелкой галькой, и утрамбовали его. Первый же мороз схватил сырой песок, и он стал крепче стойкого гранита. Все стены у крепости были сплошь побиты ядрами: похоже, летели стрижами щепки тут из бревен. Но раны те уже исчезли, запеклись, смолою затекли под жарким солнцем… А вон в стене до сей поры сидит железное ядро, меж бревен вклинилось, торчит как бородавка…

В избе, куда они вошли, стоял на двух ножках стол, прибитый к стене, а к нему прижалась лавочка. На столе лежал, как малый сирота, кусочек черствого хлеба, со следами зубов. И там же стояла походная чернильница, валялась потрепанная кожаная сумка, из нее торчали листы пожелтевшей мятой бумаги. На столе были разбросаны еще черные перья, похоже, выдернутые из хвоста глухаря, но для письма вполне пригодные… В остроге не было подьячего. И Степанов сам корпел над отписками… А среди всего этого добра лежал кусок соленой рыбы… «А-а, это же таймень!.. Нет, вроде бы калуга!»… И мухи, тучи мух облепили стол, летают, вьются нагло и жужжат… Еще на столе, подле чернильницы, блестел медный жирник, и в избушке стояла вонь от заправленного в него рыбьего жира… Над столом же, под потолком, светились два маленьких оконца. Пол, из грубо отесанных досок, цеплялся каждому за каблуки, всем подставлял подножки: глядишь, вслепую тут же и споткнешься. Нога, однако, привыкает быстро, на ощупь ходит…

Бекетов смахнул рукой со стола мух. Расчетливо отломив крохотный кусочек от высохшей краюхи хлеба, он вцепился зубами в огромный кусок соленого тайменя. Жуя и облизываясь, он забурчал что-то, показывая знаками Федьке на стол, на рыбу, чтобы он не мешкал, брал и ел, если голоден с дороги.

Степанов молча последовал за ним.

Приход сюда нежданных гостей застал их как раз за этой трапезой. И они, бросив все, побежали на берег.

На худом лице Бекетова желваками заходили скулы, и резко обозначились морщины. Он молча сунул руку в бочонок, что стоял тут же сбоку у стола и вытащил оттуда за хвост соленого линка. Густой рассол закапал на пол и прочертил дорожку по столу, куда он небрежно бросил линка. Пластанув его ножом, он протянул кусок Федьке: