Валерий Туринов - На краю государевой земли

Федька бухнулся в воду, как был в одежде и при оружии, ударился плечом о дно так, что сперло дыхание, и он невольно разинул рот и чуть было не захлебнулся… Вынырнув, он встал… Тут оказалось мелко, всего-то по пояс. Но вид у него был дурацкий: мутная вода стекала с него, а в глазах было темно, как там, в сарае у Ефремки. И вдруг что-то полыхнуло у него в голове, искрами… И он невольно вскрикнул, но из горла с брызгами и песком вырвалось лишь что-то нечленораздельное: «Ух-ха!.. Хо-ха! Кха-кха!»… И он стал плеваться тут же рядом с дощаником, севшим на мель. А около него барахтался Костька, сбивший его, и вскидывал вверх руки так, будто тонул. Вокруг же дощаника копошились на мели в воде еще несколько казаков, которых тоже ударом снесло с палубы.

Федька отфыркался, как лошак, угодивший случайно в воду, вышиб из залитых водой ушей пробки и услышал, как на дощаниках гогочут казаки: «Го-го-го!»

Широко разевая рот, гоготал и Исайка Бык, сотрясаясь своим могучим торсом. А рядом с ним, с Исайкой, скалился зубами толмач, мундусец Тайтан, этот: «Собачий сын!»… Его Федька невзлюбил сразу почему-то, еще в городе, когда воевода подбирал ему для похода людей.

Федька ухватил за шиворот Костьку, поставил его на ноги, хлопнул ладошкой по его хлипкой спине, выколачивая из него воду… Сплюнув песок, набившийся в рот, он уцепился руками за борт дощаника, подтянулся было на руках, но не осилил тяжести мокрой одежды и полных воды сапог, свалился назад в воду, зло прорычал: «Да помогите же!»

Его подхватили под руки и затянули на дощаник. Он плюхнулся тут же на палубу, стянул сапоги, ругаясь, вылил из них воду. Затем он поднялся, прошлепал босыми ногами до кормчего, до Назарки. Тот тоже скалил зубы, пересмеивался с казаками с других дощаников, кинувших рядом якоря. И это еще сильнее обозлило Федьку. Он двинул Назарку по зубам кулаком. Своим-то… И тот рухнул мешком на палубу с разбитым лицом… Федька поднял его: «Су-ука! Дощаник сгубил! Убью!»… Его рука вскинулась снова, и Назарка был бы не жилец после второго его удара, но на Федькиной руке повисли сразу несколько казаков. И это спасло Назарку. Он выпал из его рук и быстренько, хоп!.. хоп!.. отполз с кормы между ног казаков, которые прикрыли его. Федька задергался, замычал, совсем как припадочный, на губах у него, от прикушенного при падении языка, выступила кровавая пена… Подергавшись, он успокоился, проворчал: «Ладно!.. Отпускай!» — ворохнул плечами, сбросил с себя казаков… И у него даже зачесались кулаки, потянуло съездить по зубам и мундусцу. Тот же, затесавшись среди казаков, ехидно с ухмылкой кривил рот над ним, над Федькой… «Однако, воевода-а!»

Скандал затих быстро. Но они еще долго возились, пока не стянули на глубину дощаник.

— По местам! — закричал Федька, когда дощаник опять закачался на волнах.

Через три дня хода от Чингизова городка река повернула на восток. И тут, у одинокой скалы на берегу, они увидели трех всадников. При появлении дощаников всадники замахали руками, призывая их подойти к берегу.

С десятком казаков Федька высадился на берег. Конники уже спешились и ждали их, показывая этим свои мирные намерения. Федька подошел к ним с казаками и Айдаром, толмачом. Они поздоровались. Конники заговорили, и Айдар стал переводить, что то-де телеуты, их послал Абак: мол, до него дошли вести, что служилые из Томска идут в его землю, ставить острог; и он-де говорит, что тут по реке живут его люди, бедные, рыбу ловят, и с них взять нечего; а он-де, Абак, никакого задора не чинил с томскими людьми, государю не изменял, и то-де они замыслили недобро…

Федька выслушал толмача и заявил:

— Я делаю то по государеву наказу! — толкнул в бок Айдара:

— Растолмач им!.. — Приметив по одежонке, что это люди невеликие, он не стал больше говорить с ними. — Каждый будет подходить и говорить мне: выполнять указ государя или нет! Хм!

Он пренебрежительно махнул на них рукой и ушел с казаками обратно на дощаники. А телеуты сели на коней и вскоре скрылись из вида, ушли от реки куда-то в степь.

По такой мелочи Федька не стал даже собирать «круг». Его казаки все-таки выбили у него на время похода. Они отчалили, пошли дальше и два дня шли все время «навстречь солнца». Потом река опять начала крутить зигзагами, потянулись низинные берега, местами заболоченные. А кругом была все та же степь и степь. Лишь с левой стороны вдали изредка возникали и снова исчезали редкие темные хвойные околки.

На очередную ночевку они пристали как обычно к острову, отделенному от берега широкой протокой. На острове засветились огни, он ожил, по кустам засновали казаки, оглядывая место своего временного обитания.

Закаты солнца на степной реке всегда волнуют, как только краски разольются по небосводу, когда над кручью берега скользнет последний луч. Затем придет прохлада в теплый круг казачьего костра, а вверх потянет дым, потом он стелется и по низу ползет куда-то. И томно на реке становится, и тихо, и плакать хочется, и петь…

За вечером и ночь приходит быстро в степь. Вот только что струился свет, казалось, вечен он. Но нет, уже темно, и хоть глаза коли.

Вот в эту пору, сидя у костра, и вечеряют казаки. А с берега летят ночные мотыльки, и на огонь, на свет, к нему, что тянет. Не ведают они, что он еще и жжет и смерть несет в себе.

Вон там, вдали, блеснул всполох. Беззвучно озаряется вся степь. И жуть как будто опустилась вслед за тем на всю округу… И ждешь чего-то странного. Ночная степь гудит порой, когда молчать, по-видимому, ей невмоготу уже. А утром? Утром снова ей первый луч, и все кругом становится открытым и просится назойливо в глаза, как нагота у древних дев, привычная для всех: их щит, и дар, их сила, и несчастье.

Ночь. Темно и тихо над рекой. В дозоры казаки разошлись парами. Кондрашка Разиня, придя в дозор к протоке, зевнул, пробормотал: «Сперва я, а потом ты», — уткнулся головой в теплый песок и сразу захрапел. А его напарник, Ванька Москвитин, уселся сторожем и поначалу стал было ко всему прислушиваться. Но вскоре он заклевал носом, борясь привычно с дремотой. Да вот силенки было явно мало у него, против нее… А время-то в дозоре тянется и тянется, до ужаса как медленно… Он тряхнул головой, когда неподалеку капризно заскрипел о чем-то козодой. Он пропустил мимо ушей его знакомый крик… Но вдруг он встрепенулся!.. Там, за протокой, как будто кто-то проскакал на коне: шел ощупью, и глухо отдалась на это темнота. И сразу же вспорхнули с шумом потревоженные какие-то ночные пташки. И уже звонко, пронзительно и зло, прокричал все тот же козодой.

Ванька толкнул в бок Разиню, и тот, спросонья, что-то забурчал. Но он прихлопнул ему ладошкой рот и зашипел на ухо: «Тихо, тихо… Там кто-то есть»… Разиня пожевал губами, закрыл рот, оттолкнул его руку. Раздвинув пошире кусты, он высунул голову наружу из их засады и прислушался.