Валерий Туринов - На краю государевой земли

И князь Никита, вызвав к себе Тухачевского и Огаркова, объявил им государеву волю.

— Опальный будет ведать мной? — пренебрежительно глянул Дружинка на Тухачевского, на этого, ладно скроенного боярского сына, и ухмыльнулся.

У него, у Дружинки, было костлявое лицо и выпуклый обтянутый сухой кожей лоб. И когда он улыбался, то словно кому-то одалживал что-то. Ухмыльнулся — отдай полушку…

— Никита Иванович, то негоже! — запротестовал он, и реденькая бороденка у него затряслась, казалось, тоже недовольная этим. Он ощерился, обнажив мелкие некрасивые зубы, и ехидно хихикнул прямо в лицо Якову: «Хи-хи! Ты грамоте-то обучен?»

Яков вздернул голову, прищурился, посмотрел на него, но смолчал.

«Вот хорек!» — мелькнуло у него; так он окрестил уже подьячего.

— Пойдешь по государеву указу! — хмуро сказал князь Никита. — Для того и прислан с Тобольску!.. А компанию подбирать тебе никто не будет! Ишь ты каков!

У князя Никиты Егупова-Черкасского, мужика крутого и своевольного, этот подьячий уже сидел в печенках. Тот достал его сразу же. Еще князь Никита только-только ступил на песчаный берег у Томска, своего удельного воеводства, как к нему тут же прилип этот подьячий, стал тыкать ему в лицо прошлыми государевыми грамотами: против них-де князь Иван Татев все делал, не по государевым указам…

— Я тут государь! — отрезал тогда князь Никита. — Над тобой государь! И тебе бы молчать!

Но подьячий, ох подьячий…

И князь Никита не выдержал как-то, схватил его за бороденку и дернул: чуть не выдрал клок, отпихнул его от себя, брезгливо вытер о кафтан руки и велел казакам отвести его в тюрьму.

— Будешь еще лезть куда не следует, отпишу в Сибирский приказ, что ты покрал у князя Ивана из казны деньги! — пригрозил он ему. — До конца своих дней тут подьячитъ будешь!

Дружинка присмирел, больше не донимал его, но стал наскакивать на боярских детей, спускал свою желчь на них.

— Какое тебе дело — опальный я или нет! Вот дам по роже — вмиг станешь сам опальным! — равнодушно проговорил Яков, не принимая всерьез этого «хорька». — Батогами тебя не били? А надо бы, чтобы мятым стал!

— Ладно, иди отсюда! — велел князь Никита подьячему. — А ты задержись, — попросил он Якова.

Огарков ушел.

Князь же Никита стал, наедине, подробно объяснять Якову все, что касалось посольства.

— Как сказано государевым указом, с тобой пойдут шесть человек томских казаков и толмач. И велено дать вам жалованье. Тебе, Яков, оклад сполна и подмоги против окладу! А казакам и толмачу вперед на следующий год оклады их сполна да подмоги против их окладов вдвое… А как будешь там, у Алтына, то нужно сделать то, что не сделал Карякин: проведать про Чагир-хана! И чтобы Алтын дал своих людей, провожатыми. И все, все расспрашивай: почему Алтын сошел с ордой со своего старого кочевья. Да где кочуют его братья. И много ли с ним самим людей. И про Чагир-хана тоже самое!.. Потом надо поехать и проведывать все про того чертова Чагир-хана! Ну, короче, не первый раз, сам знаешь как!.. И все это описать, да послать сюда нарочным… И как потом вернешься сам, то статейный и чертеж тех земель за тобой же. Все это велено отослать в Москву!.. И самое главное: чаять ли приходу тех многих воинских людей на наши сибирские города! И еще немаловажное… Из Москвы пишут, если Алтын-хан начнет говорить, что он не хочет быть под государевой рукой в холопстве! То надо настоять на том! Чтобы он дал шерть, быть ему, со всей его ордой, под высокой государевой рукой в прямом холопстве навеки!.. Ясно!?.

— Да, ясно.

— Но и это еще не все. Если он упрется и будет говорить, что он против прямого холопства. И на том будет крепко стоять. Тогда говорить, чтобы он был в подданных государя! И на том шерть дал!.. Вот теперь все, — подвел итог князь Никита, отпуская Якова. — Да поостерегись там, в дороге-то, особливо под Кузнецком, — посоветовал он ему.

Следует сказать, что в Томском разряде было тревожно. Только что, в сентябре, на Кузнецкий уезд приходили набегом киргизские люди. Это были алтысарцы, с князьком Бектен Нояном. Они угнали лошадей, что были на выпасе. Пограбили они еще и ясачных. Да из Красноярска тамошний воевода Никита Карамышев тоже отписал, что нагрянули под острог многие воинские люди: и киргизы, и тубинцы, а среди них были и алтыновы. Они пожгли хлеб, что лежал в скирдах, поворовали скот, кого-то побили из жителей острога, застав их в поле.

Красноярскому острогу, называемому также еще Качинским, не везло, пожалуй, с самого первого дня его постройки. Постройку его закончили на день боголепного Преображения Господня 1628 года от Рождества Христова, или, как еще говорят в народе, на «Середний Спас», т. е. 6 августа. А еще до того, через два дня после «Бориса и Глеба», т. е. 26 июля, на него, на недостроенный, уже приходили в куяках и с лучным боем качинские и аринские татары, пытаясь помешать строительству. Срубили его в Тюлькиной землице. Был там в свое время князец Тюлька. Его землицу русские окрестили также Качинской, по речке Кача — Изыр-су, как ее называли татары. Себя же они называли изыр-кичи, т. е. люди, живущие на реке Изыр. Она впадала слева в Енисей ниже высокого яра из красной глины. Этот же яр больно запал в глаза Андрею Дубенскому, боярскому сыну, посланному проведать под новый острог угожее место в верховьях Енисея.

Куячников тех, разумеется, побили. И качинцы и аринцы побежали со своих рек в «киргизы», под их защиту. Однако вскоре они вернулись на свои прежние охотничьи угодья: в «киргизах» оказалось не сладко. Да и родные места потянули. Повинились они новому государю и обещали исправно платить ясак в новый острог.

Но не оправдал Качинский острог надежд московских властей на прибыль. Ясачного населения в его окрестностях оказалось немного, да и с тех киргизы и тубинцы собирали на себя ясак и не желали просто так отдавать их пришлым московским людям. А тут еще последние ясачные, и те разбежались, иных же силой увели с собой киргизы и тубинцы. И бедные качинцы и аринцы давали ясак и тем и другим. Точнее, их стригли со всех сторон: с севера — московские люди, с запада — киргизы, на востоке были буряты, с юга же приходили тубинцы, а то и алтыновы люди. И как не грозил, не шумел на качинских князьков воевода Никита Карамышев, чтобы не давали они ничего киргизам, а давали бы только в острог, но все оставалось по-прежнему: острог-то был вон где, а киргизы всюду.

А ведь вначале все вроде бы пошло у острога добром, в согласии, мирно с немирными воинскими киргизскими людьми. К тому же острог оказался у них за хребтом и сильно беспокоил. Так что поначалу они дали от себя даже сто соболей ясака, того ясака, собираемого с тех же самых ясачных волостей, куда ходили и государевы ясачники. Но не долго длились любовь и согласие между киргизами и острогом.