Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Но откуда же обаяние в них такое?!. Какие горькие и в то же время щемящие душу слова, способные пронзить даже и каменное сердце: «Ухожу с обидой и слезами, я – осколок исчезнувшего рода…»

«Ох, грех это, грех… – бормотал он под нос себе, качал головой. – Конечно, тяжелей любой тяжести такая судьба – остаться последним из всего своего истребленного рода… Ведь какое это великое счастье, какая могучая поддержка для духа твоего – чувствовать себя частицей большого и сильного, славного рода, ощущать надежную опору в его плотных рядах!..»

Песня вдруг смолкла… Юные вояки и сами хорошо понимали сейчас, что эти выжимающие слезы горькие слова никак не идут ни к сегодняшнему, такому сияющему солнечному дню, ни к их победному настроению – ведь и они участвовали во взятии крепости, они победители тоже…

Немного замешкавшись, юнцы, теперь уж хором, запели свою давнюю песню:

Хотя старик ехал все так же молча, с непроницаемым видом опустив глаза, головы ни разу не повернув к ним, его глазастые и сметливые птенцы сразу поняли, что и эта песня не совсем по душе ему.

И опять тот первый, чистый и звонкий голос запел совсем другую, боевитую песню, и тут же ее подхватили другие:

«А вот это уже лучше… Но кто же это поет-то? И голос такой вро-де знакомый, но что-то не могу припомнить… – подумал Аргас. – Ох, много их у меня, звонкоголосых!» И даже вздрогнул от узнавания: так это ж сын мой, Чолбон… он, точно! Но старый волк, прекрасно чуявший, что к нему сейчас обращены сотни испытующих и любопытных глаз, лишь погладил бороду и сделал вид, что зевает…

Оказывается, это Чолбон! Нет, ты только посмотри на этого стервеца… Не кого-нибудь, а отца поддразнивает – зная, как это сделать!.. Но какую связь могут иметь с Джамухой эти дети, родившиеся уже после его злополучной гибели?.. Как ни удивляйся, а все равно эта незримая нить, их связывающая, существует. Более того, такая прочная – словно веревка, скрученная из полос кожи, способная потянуть не то что человека отдельного за собой, но целые мэгэны этих юнцов…

Нет, все же поразительно это! Если полезные, нужные мысли, укрепляющие, развивающие человека, ты втолковываешь им с огромным трудом, без устали твердя в течение многих лет, то слова упаднических песен-стонов Джамухи, сеющих смуту и сомнения в душах, разоружающих волю человека, вселяющих неуверенность и непонятную тоску, почему-то сразу хватают за сердце, безо всяких объяснений понятны всем… Вот почему? Неужели же потому, что по природе своей человеку ближе, родней всякая слабость, жалоба, желание повиниться и покаяться… Как ребенку, да, перед безжалостностью и сокрушающей силой этого мира? Да, сила эта страшно велика…

Но развиваться, учиться чему-то хорошему всегда трудно, это все равно, что человеку восходить на высокую гору. А упадок, разрушение, ослабление происходят очень быстро и как бы сами собой, без всяких усилий с твоей стороны – и, может, поэтому так легко заманивают, имеют такую власть над волей человека, привлекательность, околдовывающую силу?.. Стоит хоть раз послушать песни Джамухи, как они тут же проникают в самую душу своей тоской по несбывшемуся, и тоска эта начинают свивать там себе гнездо…

Самое удивительное в том, что стоит умереть даже самому прославленному, великому деятелю, как через некоторое время все его заслуги начинают забываться, имя его тускнеть, затягиваться пеленой забвения… И только вот странные, более чем неоднозначные и рискованные похождения Джамухи в прошлой жизни вдруг властно возвращаются в жизнь сегодняшнюю, почему-то становятся востребованы ею, приукрашенные, превращающиеся на глазах в песни и легенды…

Нет, странен человек и непонятен – еще больше, чем окружающий и властвующий над ним мир…

Когда солнце начало клониться к западу, впереди показался дым костров. Это было место их ночёвки, стан, подготовленный высланными вперед разведывательными группами, а с ними и хозяйственной обслугой. На ветру трепещут урасы из тонкого шелка, растянутые всего на четырех шестах, очень удобные как для перевозки, так и для ночлега, прохладные по ночам, не промокающие под дождем, и по цвету сливающиеся с деревьями и травой, малозаметные издалека.

Жена его и спутница верная Малтанай хоть и не намного вроде бы опередила мэгэн, но как-то вот умудрилась, сумела встретить их с готовой едой. Просто диву даешься, как ей всегда удается повсюду успевать, и даже в самую слякотную погоду ее костры разгораются быстро и горят жарко. Для этого в особых сумах она заранее заготавливает растопку, сухие дрова, да и все припасы у нее всегда наготове. А еще она обладает поразительной способностью видеть насквозь мысли мужа своего; как ни скрывай, она все равно каким-то чутьем проникнет в них, в настроение его. И сегодня не промахнулась:

– Что, чем так раздражен?

– Да нет, с чего ты взяла…

– Есть-есть… И незачем плохое в себе держать, копить. Выпусти наружу, отбрось от себя, отряхни с себя. Освободись, так-то лучше будет.

– Наверное, так и надо, – сдался Аргас, вздохнул. – И смешно вроде б… Хотя, какой там смех, можно только подивиться этому в который раз. А малость расстроен потому, что потерпел поражение от Джамухи…

– Как – от Джамухи? – Малтанай изумленно посмотрела на усмехнувшегося невесело мужа. – Какое такое поражение? Что несешь-то?..

– Это правда… Пусть Джамуха и не является воочию, как призрак, но он есть, постоянно где-то рядом с нами существует. И, кажется, все время противодействует нам, соперничает с нами, чуть ли не воюет… Странно, да? Но вот приходится с ним бороться.