Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– А, поняла теперь: наверное, ты про песни его говоришь, – Малтанай, шагнувшая было в сторону котлов, остановилась, присела напротив старика. – Да, их любят петь юнцы твои, сколько раз сама слышала. Значит, что-то в этих песнях есть такое, что…

– В том-то и дело… Какая-то удивительная, чуть ли не колдовская сила, – Аргас сокрушенно покачал головой, цокнул языком. – И нам враждебная. Сколько я бьюсь с утра до ночи с ними, сколько твержу им про ясность и высоту духа, учу! И ведь так стараюсь потому, что вижу и верю: они все понимают, принимают, соглашаются… И что же? Стоит им услышать один только мотив унылый какой-нибудь из песен Джамухи, как тут же они теряют голову. И вот учи их после этого…

– Да это, я думаю, пока только, временно. Они ж несмышленые еще, их слух сейчас хватается за всё такое – необычное, новое… Потом, когда созреют, сами откажутся от подобных песен.

– Сомневаюсь насчет будущего. Потому что вряд ли хорошо повлияют на их души такие вот заунывные, сетующие на судьбу, а то и проклинающие ее слова… Ядовитые же, заразные! Если б можно было, я бы ханским указом запретил их вообще. Но ведь рты людям не заткнешь. Никому, даже… – И Аргас вдруг улыбнулся, качнул опять головой, вскинул на нее глаза. – Даже и собственному сыну… слышишь? Это ведь наш с тобой сын по дороге сюда запевал песню Джамухи! А я сначала даже и не узнал голоса его, думал – кто же это?!.

– Вот сорванец! – Малтанай от неожиданности засмеялась, но тут же и спохватилась, прикрыла рот ладонью. – Надо же! А все это – воспитание старшей матушки Хотун, избаловала она его чересчур…

– Уж кто его так воспитывал – не знаю, но только сынок-то твой будто бы так в этой жизни настрадался, столько намучился, что во все горло орал там: «Вот и все, друг мой, мы с тобой отныне не встретимся никогда… Я, несчастный, ухожу навсегда, и имя мое забудет народ!..» А другие щенки ему подвывали…

Малтанай не выдержала, прыснула смехом, и они захохотали, трясясь и вытирая слезы с глаз, клонясь друг к другу.

Учебный отряд Аргаса двигался несколько дней без передышки, делая только привалы, вослед передовым войскам. Почему-то проехали мимо крепостей Ускен, Барчаликен и Анасас, и так, не останавливая коней, дошли до главного города улуса Дженда, стоящего у истоков реки Джейхан. Пусть и улусная, но все-таки столица, Дженд оказался довольно крупной крепостью, занимающей большую площадь. Из-за высоких крепостных стен возвышалось множество нарядных мечетей – священных храмов Ислама, и несколько раз в день с минаретов раздавались удивительно чистые певучие голоса муэдзинов, которые можно было услышать издалека:

– Ал-ла-а… Алла бесмил-ля-а!..

Китайским бахсы, издалека осматривавшим крепостные стены, сразу не понравилось такое обилие мечетей и то, что они стояли слишком близко к крепостной стене. Потому что даже осколки камней, не говоря уже о снарядах и горючей смеси, не должны упасть во двор Дома Бога. Высшее любого народа нельзя трогать – это приказ хана. Так что за любую ошибку, за нечаянный недолет или перелет могут потом спросить строго, а это порождало для них дополнительные трудности. К тому же орудия очень тяжелы, громоздки, и сложно найти для их установки подходящие, без уклонов и рытвин площадки, достаточно крепкую почву, способную выдержать их.

Верховное командование почему-то не давало приказ окружить Дженд, так что войска провели дней десять, находясь в виду города, грозя лишь издали. И однажды ночью из крепости выбрался – думая, что тайком, – почти тумэн войска и направился на запад. Только этого и ждали, этого и надо было монголам: они тут же пустились в погоню, догнали и, кружа вокруг, частью истребили, а частью рассеяли врага на десятки мелких групп, большинство которых вскоре сдалось.

Видимо, две из оставшихся позади крепостей предназначались уйгурам, уже освободившимся из-под Сыгнаха, а одна – туркменам, которые только что перешли на сторону монгольского войска. В этих укреплениях, считай, не было настоящих организованных войск, но, как рассказывали, зато крепко объединился весь простой люд – ремесленники, слуги, мелкие торговцы – и сопротивлялся довольно упорно. Уйгуры, разозленные этим, штурмовали крепость без крупных осадных орудий, как под Сыгнахом. Лишь с одними копьями да мечами, и в конце концов вскарабкались на стены и жестоко расправились с жителями, непривычными к сражениям, не способными организовать настоящую защиту.

Но и на этот раз победителям не дали свободу грабежа и разбоя. Монголы велели освободить купцов, священнослужителей, ремесленников-бахсы со всеми родственниками и их слугами.

– А что нам досталась за победу?! Так, какая-то незначительная часть… да и что путного могло быть у этих нищих? И слишком уж сложные нам достались союзники – с этим их Джасаком, со всеми их многочисленными запретами, указами… того нельзя, этого не трогай, а уж третьего и вовсе не касайся!..

– Да уж… Отнимать у человека добытое в бою ценой собственной жизни – это явное нарушение древних устоев…

– Вот именно! Военная добыча – от бога войны, и посягать на нее – грех!

– Не надо, друзья, зря горячиться! – горящими глазами оглядел всех туркменский тойон-мэгэнэй со сплошь заросшим черной бородой лицом. – У нас одни обычаи, у монголов – другие. А если мы пошли с ними, то должны признавать обычаи и правила наших предводителей, хотим этого или не хотим.

– Все равно чересчур они строжатся. На одних запретах далеко не уедешь, – не уступали тойоны уйгуров. – И жестоки без разбору – что к своим, что к чужим…