Юзеф Крашевский - Фаворитки короля Августа II

Он не кончил, но Анна не торопилась со своим заступничеством…

В это время графиня Рейс вошла пригласить короля к столу, где были расставлены всевозможные сладости, вино и фрукты. Это был десерт, который тогда только что входил в моду, по примеру Италии. Король подал руку графине Гойм, подвел ее к столу и выпил первый бокал за ее здоровье. Фюрстенберг глядел на государя с большим вниманием…

— Княгиня Тешен пропала! — проговорил он на ухо пани Фицтум.

— И мой брат тоже! — шепотом отвечала графиня. — Теперь лишь бы у невестки хватило ума…

— А я думаю, еще лучше, если бы его у нее было поменьше! — заметил Фюрстенберг. — Посмотрите, как она непритворно холодна к нему и как прекрасно владеет собой! О, бедный Август, он даже не успел ей слегка вскружить голову, а сам влюбился без памяти!

После десерта, из-за которого каждый вставал, когда хотел, дамы снова возвратились в гостиную, а Август снова удержал здесь Анну своим разговором.

Она осталась, не выразив ни малейшего неудовольствия, была весела, развязна, но по-прежнему не подавала королю никаких надежд.

Первый раз в жизни Августу довелось встретить женщину, которая казалась такой равнодушной к нему.

Это задевало за живое его самолюбие и вместе с тем раздувало пламя овладевшей им страсти.

Сначала он думал завязать с Анной только коротенькую, мимолетную любовную интрижку, которая продолжилась бы несколько дней и не вытеснила бы окончательно из его сердца княгиню Тешен, но теперь он видел, что сладить с Анной было гораздо труднее.

— Ваше величество, позвольте мне надеяться, что вы извините меня за откровенность, к которой вы сами же меня вынуждаете. Я одно из тех слабых, несчастных существ, у которых нет ничего, кроме уважения к собственному достоинству, и ежели вы, государь, полагаете, что под влиянием увлечения я могу забыть долг и дойти до унижения в собственных глазах, то вы жестоко ошибаетесь; Анна Гойм никогда не будет ничьей любовницей, даже королевской!.. Я или отдам свое сердце навеки, или вовсе не отдам его!

С этими словами она быстро встала, и разговор их более не продолжался. Впрочем, король с Фюрстенбергом тут же скоро и уехали.

Графиня Рейс проводила его до самой лестницы, где Август, прощаясь, сказал ей:

— Милая графиня, употребите же, пожалуйста, ваше влияние смягчить эту неприступную.

Графиня Рейс ничего не успела ответить, как король уже стал спускаться по лестнице.

С наперсником своим Фюрстенбергом Август повел разговор в другом тоне.

— Знаешь, — сказал он, — это восхитительная женщина, но только она чертовски холодна!

— Время нужно, ваше величество, — отвечал Фюрстенберг. — Женщины, как вам известно, не все одинаковы: одна податлива, другая защищается.

— Защищается! Нет, она, любезный друг, мне наотрез объявила, что может любить только того, кто будет ее мужем: брак и вечная любовь, вот ее условия.

— Всякая любовь вначале собирается быть вечной, это можно обещать каждой.

— Нет, с ней дело вести трудновато, княгиня Тешен была куда сговорчивее.

— Но между ними, ваше величество, нет и сравнения…

— Да, к сожалению, это правда… Княгиня не может с ней равняться. Однако, чтобы не забыть: распорядись дать знать Гойму, чтобы он и не думал о возвращении.

— А что же он будет там делать? — спросил, улыбнувшись, Фюрстенберг.

— А черт с ним!.. Пусть делает, что хочет, — отвечал король, — а главное, пусть собирает побольше денег; у меня есть предчувствие, что моя новая любовь обойдется очень дорого. Такой бриллиант должен быть оправлен в золото.

— Как, государь, уже и любовь?

— Да еще какая страстная!.. Фюрстхен, слушай, делай, что хочешь, но эта Анна должна быть моей…

— А Урсула?..

— Женись на ней!

— Благодарю покорно…

— Ну, жени на ней кого хочешь… Сделай с ней, что вздумаешь… Она для меня более не существует.

— Уже!?

— Не говори мне о ней более, у меня теперь иные заботы, и чтобы они удались, я… Гойма озолочу, тебя… тоже…

— Было бы только откуда брать золото, государь.

— Это дело Гойма, — отвечал король, — напиши ему, чтобы он собирал акциз, откуда знает и как знает, лишь бы только не возвращался.

— До тех пор, пока ему и совсем уже незачем будет возвращаться, — проговорил князь, — слушаю, ваше величество, и исполню.

Король вздохнул… Они вошли во дворец, и Август, грустный и задумчивый, отправился прямо в свою опочивальню. Казалось, что эти любовные затруднения с Анной Гойм раздражали его гораздо более, чем все неудачи последней кампании.

Таким образом, при дворе Августа II началось царствование женщины, которая должна была господствовать здесь гораздо долее всех других своих предшественниц.

Весь двор и даже весь город с любопытством следили за ходом этой истории, исход которой разгадать было весьма нетрудно.

Однако, он совершился далеко не так быстро и не так легко, как все ожидали, судя по предыдущим случаям. Курьеры поминутно скакали к Гойму с тем, чтобы оттянуть время и воспрепятствовать его возвращению.

Каждый день графини Рейс и Фицтум совещались с князем Фюрстенбергом и придумывали сообща всевозможные предлоги для того, чтобы как можно чаще устраивать королю новые свидания с прекрасной Анной; с каждым днем графиня Гойм становилась с Августом все смелее и фамильярнее, но король по-прежнему не мог похвалиться успехами: с описанного нами вечера у графини Рейс Август не сделал ни одного шага вперед, и это уже наконец стало пугать услужливую камарилью; опасались, что королю это надоест и он вдруг совсем от Анны отступится. Другие же замышляли уже воспользоваться этой неудачей и обратить взоры своего владыки на другую, более податливую красавицу; но и хлопотуны, строившие свои планы на Анне, изо всех сил уговаривали графиню Гойм быть хоть немножко поуступчивее, только она не поддавалась и твердила одно и то же, что может быть женой, но не хочет быть любовницей. Весь успех этих дней заключался в том, что Анна теперь уже не требовала немедленного брака, препятствием к которому была королева Эбергардина, но заменила это требованием торжественного, клятвенного обязательства, что в случае смерти королевы Эбергардины король непременно на ней женится.

Подобное курьезное условие во всякое другое время и при всяком другом дворе, среди людей менее испорченных и развращенных, конечно, показалось бы безумным и невозможным, но Август, узнав о нем, только задумался и потом, насупив брови, отвечал Фюрстенбергу:

— Мне дьявольски опротивели все эти переговоры, и я решил с ними кончить.

— Не должно ли это значить, что вам угодно ее оставить? — спросил князь.

— Это мое дело! — коротко отвечал король.