Юзеф Крашевский - Фаворитки короля Августа II

— Да меня же все здесь знают! — настаивал, смеясь, Заклик.

— Ну, знают или не знают, а ты иди к коменданту, иначе не выпущу!

Пока они спорили и шумели, прибежал унтер-офицер, который по жалобе Заклика и велел его выпустить; но потом, на горе беглецов, спросил солдата, что возбудило в нем подозрение на счет этого, столь знакомого в замке человека.

— Да то, что, стоя на часах, надо считать, сколько людей входят в ворота и сколько выходят.

— Ну, что же далее?

— А далее то, что сегодня в таком плаще вошел один, а вышли двое.

— Ты в этом уверен?

— Конечно, уверен, да еще теперь припоминаю, что тот первый имел такую подозрительную походку.

— Какую же это подозрительную?

— Ну, не военную, а шел, как баба.

— Что ты врешь?

— Право, так, я даже подумал, не Ко́зель ли это сыграла со мной такую штуку?

— Сохрани Господи! — сказал унтер-офицер и, начав разделять опасения часового, пошел к башне.

Здесь от чернорабочего на кухне он узнал, что всем женщинам графини дано было дозволение отправиться в город. Это его еще более встревожило, и он, уже не помня себя, вбежал на второй этаж и увидел, что комната Ко́зель пуста, на третьем этаже — также никого. Искать арестантку в саду во время такого сильного дождя было бы, конечно, напрасно, и унтер-офицер сломя голову побежал к коменданту. Тот сию же минуту послал солдат искать графиню сначала около башни и во всех закоулках замка, но все поиски были напрасны, и становилось ясно, что арестантка бежала. Тогда в замке ударили тревогу и комендант с солдатами, разделив их на несколько отрядов, отправились на поиски по окрестностям.

Между тем Ко́зель имела вполне достаточно времени, чтобы дойти до укрытых в лесу лошадей, но, по несчастью, она в поспешности отклонилась от своего пути и заблудилась… Ускользнувший во время сумятицы Заклик обошел графиню и ждал ее при конях в мучительной тревоге; время уходило, уже был слышен шум погони, а Ко́зель все еще не было. В отчаяньи он сам бросился искать ее то в ту, то в другую сторону, не смея, однако, окликнуть ее, чтобы не открыть солдатам своей засады; но вот он ее наконец нашел, помог ей вскочить в седло и сам хватался уже за поводья своего коня, как в эту самую минуту они были окружены солдатами. Заклик не захотел сдаться и, стараясь дать графине время ускакать, дрался свирепо и упал с простреленной головой; но графине и это не помогло: прежде чем ее лошадь успела поднять карьер, один из солдат уже схватился за ее удила. Графиня вынула пистолет и выстрелила ему в голову; но на место одного подоспели другие, и сопротивляться было невозможно.

Комендант, явившись на место схватки, нашел уже графиню под стражей, а при ней два трупа и одного раненого, который умирал в муках.

— Довольно ли с вас этого, госпожа графиня? — воскликнул комендант. — Считайте, сколько человеческих жизней стоят ваши напрасные попытки бежать!

Ко́зель ничего не ответила, а быстро подойдя к мертвому Заклику, поцеловала его в окровавленный лоб и сняла у него с груди известную нам бумагу, на которой покойный инстинктивно скрестил руки в минуту смерти.

Графиню отвели опять в замок, откуда сама судьба, кажется, не хотела ее выпускать. Ко́зель дала деньги, чтобы устроить Заклику похороны, и сказала:

— Для меня и этого никто не сделает!

В это время Ко́зель было уже сорок девять лет; но, как многие свидетельствуют, она была хороша и в эти уже столь поздние для женщины годы.

С этих пор она не стала выходить даже в свой садик, а окружила себя книгами; читала без устали; изучала кабалу и заказывала переводить для себя еврейские религиозные книги — так убивала время, не будучи в силах убить саму себя…

Это совпадало уже с последними годами царствования Августа II, когда он, подражая Людовику XIV, наскучил и удовольствиями, то заменил пышность двора страстью к постройкам.

В Дрездене, где тогда было еще много некрасивых деревянных домов, приказано было ломать их и строить вместо них каменные. Постройка шла за постройкой: на старом рынке было возведено хорошее здание ратуши; Флемминг, Фицтум, Ваккербарт и Сулковский были вынуждены выстроить себе по дворцу. У Флемминга король сам купил его японский дворец, который прежде назывался голландским. В городе разбивали сады, строили казармы, проектировали монументы. Красовался уже тогда и Цвингер, прелестная в своем роде игрушка, но он тогда был еще только надворным строением к проектируемому новому дворцу. Прекрасные померанцевые деревья, которые теперь украшают летом Цвингер, были привезены сюда в 1731 году как корабельный балласт и предназначались для токарных поделок. Их было четыреста штук, но когда деревья привезли в Дрезден, здесь вздумали их посадить в землю, и большая часть принялись.

В окрестностях Дрездена построены были замки Моритцбург, Губертсбург, летние дачи в Пильнице и т. п.

Король, видимо, состарился, хотя и бодрился, желая всемерно казаться молодым и свежим. Его силы и здоровье подорвались. Еще в 1697 году, гарцуя на коне перед княжной Любомирской, он упал, опасно повредил себе ногу, но не слушал врачей, которые советовали ему беречься. Это кончилось тем, что в 1727 году ему должны были отрезать на ноге палец, на котором образовалась гангрена. Хирург Вейс, производивший эту операцию чуть не под страхом смерти, был счастлив, что операция удалась как нельзя лучше; но, однако, с тех пор Август уже не мог ходить так хорошо, как прежде, и часто садился перед дамами.

В последний год он еще раз провел в Липске свою любимую новогоднюю ярмарку и затем торжественно открыл карнавал в Дрездене; а так как в скором времени должен был состояться сейм, то он 16 января отправился в Варшаву. Но это была его последняя поездка.

Зимняя дорога и новый ушиб ноги, полученный Августом при выходе из экипажа, снова вызвали гангрену, от которой его через три дня и не стало. Впрочем, и то удивительно, как он при своей бесшабашной жизни мог прожить до шестидесяти трех лет!

Когда весть о смерти Августа II дошла из Варшавы в Саксонию, тогдашний комендант Столпянской крепости сказал о новом государе графине Ко́зель.

Она выслушала эту весть стоя, долго стояла в безмолвии, а потом, всплеснув руками, упала, рыдая, наземь.

Заточение, жестокость и все другие испытанные ею несправедливости и унижения, как видно, не могли вытеснить из ее сердца страстной и глубокой любви, которую она питала к этому человеку, и когда его не стало более на земле, все злое ему было забыто, и с этой поры он снова был для нее только ее несравненным, ее возлюбленным Августом , которого она могла оплакивать со всей нежностью.

Через несколько дней в замок прибыл из Дрездена некто Геннике и приказал доложить графине, что он прислан к ней от нового курфюрста. Она, по обыкновению, сидела за своими книгами, но, услышав о приезде Геннике, приказала его просить.