Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Вдова военного преступника

Эрнст остановился в дверях ванной, промокая лицо полотенцем, а затем неосознанным жестом потянул ворот рубашки, будто ему было трудно дышать. Он заметил куски газеты рядом со мной на полу.

— Ты же не читала?…

Я пожала плечами.

— Эрнст, я не ребёнок, а это всё же война. Не нужно от меня ничего скрывать. Я предпочитаю знать обо всём, чем находиться в неведении.

Он медленно приблизился ко мне и нежно провёл пальцами мне по щеке, хмурясь.

— Аннализа, ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю, верно?

Я кивнула.

— Но если эти грязные, омерзительные большевистские выродки войдут в Берлин, я тебя убью. Это мой долг, как всякого немца в эти дни, понимаешь? Мне придётся это сделать, чтобы защитить тебя от них. Застрелю тебя, а потом и себя сразу же. Никто тебя пальцем не тронет, клянусь тебе.

— Не нужно ничего объяснять. Я всё понимаю.

Странные вещи возлюбленные говорят друг другу в подтверждение своих чувств; ещё более странные вещи они говорят во времена войны. Что показалось бы мне по-варварски пугающим в мирное время, сейчас каким-то необъяснимым образом вселило в меня спокойствие и умиротворение. И как не страшно было это признавать, от этих его слов мне вдруг стало легче.

— Эрнст, это уже просто унизительно! — Отто покачал головой, наблюдая за тем, как шеф РСХА заворачивал цыплёнка и несколько картофелин в бумагу. — Ты в самом деле собираешься вот так бессовестно реквизировать частную кухонную собственность РСХА?

Эрнст и глазом не моргнул и добавил несколько апельсинов, буханку хлеба, банку сардин и пару плиток шоколада к импровизированному свёртку.

— Я не виноват, что моя домработница покинула город с остальными беженцами. Есть-то хочется. И поверь, ты же меня сам через пару часов ещё и благодарить за это будешь.

В феврале всё ещё рано темнело, а ночи пронизывали холодом до костей. Мы наблюдали за пламенем в камине Эрнста, усевшись вокруг него как древние пещерные люди, ищущие какой-то таинственный смысл в его игре. От цыплёнка давно ничего не осталось, и я доедала апельсин, который Эрнст для меня нарезал. Генрих был где-то недалеко от западного фронта по делам своего департамента, а перед отъездом в открытую попросил своего шефа за мной приглядывать, что тот с радостью и делал.

— Как дела в Австрии? — Эрнст тихо поинтересовался у своего друга.

Отто только что вернулся из очередной командировки, и ещё утром доложил шефу РСХА о подготовке новой ставки фюрера на альпийском редуте. Но официальный доклад Эрнста не интересовал.

— Всё тихо и благостно. Снег чистейший, воздух прозрачный, люди в горы ездят на выходные, чтобы на лыжах покататься. Идиллия, что тут скажешь… Это же Австрия, одним словом. — Отто закончил свою мысль с мечтательной полуулыбкой, немедленно отразившейся на лице Эрнста.

— Да… Австрия. Дом… Какого чёрта мы вообще здесь делаем?

— Всего пару лет назад ты дождаться не мог, чтобы попасть в Берлин.

— Терпеть не могу этот город. У меня больше сил не осталось. Хочу, чтобы поскорее всё закончилось и вернуться бы домой.

— Я тоже.

— Какая же ты липучка. Я никогда от тебя не отвяжусь, верно? — Эрнст по-доброму усмехнулся.

— Даже и не рассчитывай. — Со всей серьёзностью ответил Отто. — А что, поедем прямо сейчас? Придумай какую-нибудь причину, по которой тебе самому нужно следить за укреплением редута, сбрось это дурацкое РСХА на Гиммлера, и махнём! Представляешь, всего через несколько часов не будет ни бомбёжек, ни изголодавшихся людей, ждущих жалких остатков полевой кухни на морозе, ни всего этого…мрака. Поедем, а? Что скажешь?

— Не могу я вот так всё бросить. Гиммлер тут таких дел наворотит без меня.

— Каким образом?

— Сразу после того, как союзники освободили Аушвиц, он приказал немедленную эвакуацию всех остальных лагерей. Не всех сразу, конечно же, но по мере приближения линии фронта, чтобы не осталось никаких следов от того, что мы делали со всеми этими людьми всё это время. Я ведь рассказывал тебе, как в декабре, когда фюрер наградил меня крестом за боевые заслуги, Гиммлер с таким пылом жал мою руку, не уставая повторять, какая же это была гениальная идея — остановить программу уничтожения, и какой я молодец, что так смотрел в будущее. Конечно же, он говорил это не потому, что ему вдруг стало жаль этих людей, вовсе нет; он просто считал, что это был очень выгодный для нас политический манёвр. Он сразу же приказал сровнять с землёй все крематории в Аушвице, будто и не было их там никогда, а теперь и с остальными лагерями то же самое хочет сделать. Убить всех заключённых, закопать их по-быстрому в какой-нибудь братской могиле, и разрушить до основания все оставшиеся лагеря, будто никакой программы уничтожения и не было никогда.

— Ну… Есть в этом какой-то смысл, если на общую картину посмотреть… — Отто слегка склонил голову.

— Смысл? Даже если я притворюсь на секунду, что меня ни капли не трогает убийство десятков тысяч невинных людей, Гиммлеру ну никак не удастся провернуть такой номер с союзниками. Кто-то ведь всё равно сбежит; кто-то, да может тот же бывший надсмотрщик из одного из лагерей, попадётся в плен и всё им расскажет. Ты хоть представляешь их реакцию? Ты и вправду думаешь, что они захотят иметь дело с новым правительством страны под руководством такого лицемерного лидера? Потому что это именно туда наш дражайший рейхсфюрер и метит — в фюреры.

— Гитлер-то ещё пока жив, вообще-то.

— Едва ли.

— Не боишься расстрела, если твои речи кто ненужный услышит?

— Кто например? Ты что ли на меня доклад пойдёшь писать?

— Да я себе скорее язык вырву, — спокойно ответил Отто. — Так что ты собираешься делать с Гиммлером?

— Пока не знаю. Он — жутко скользкий тип. Вечно что-то замышляет со своим приятелем, Шелленбергом… Он ведь теперь Министр внутренних дел, и это его СС воюют на обоих фронтах, что делает его равным чуть ли не фельдмаршалам. Никогда раньше он не обладал такой властью, и не привели Господь если что случится с фюрером — а здоровье его ухудшается день ото дня — он встанет на его место. И слова ему поперёк никто сказать не посмеет, потому как у него целая армия СС под личным командованием. А ты ещё и РСХА ему передать предлагаешь? Ну уж нет.

— Только вот касательно РСХА его слово всё равно перевешивает твоё, как ни крути, — заметила я, решив вмешаться в разговор мужчин. — Тебе нужен влиятельный союзник, кто-то, кто обладает такой же властью, как Гиммлер, но кто также, как и ты, не желает видеть его новым лидером. Потому что случись что с фюрером, Гиммлер тебе не простит твоих махинаций и шантажа, что ты ему и Шелленбергу устроил. Если уж он нашёл причину Канариса, бывшую главу военной разведки, в лагерь упрятать, то сильно сомневаюсь, что и тебя подобная участь не постигнет.