Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Вдова военного преступника

— Приказы от особом обращении? Einsatzgruppen?

— Всё — инициатива Гиммлера и его ответственность. Все те приказы штамповались его факсимиле. Эрнст даже не читал их!

— Ну раз он так невинен, как ты утверждаешь, то ему не составит труда доказать это в суде. Если он к тому времени конечно не исчезнет.

«Надеюсь, что исчезнет». Я подняла глаза к свинцово-серому небу и вдохнула полную грудь прогорклого, совсем не весеннего воздуха. Я уже чувствовала неизбежное, и слёзы, что я так старательно пыталась сдержать, слёзы, которые я научила себя никому не показывать, снова начали царапать мне горло.

«Нет, я не стану плакать, — пообещала я себе, — он знает, как выживать, мой Эрни, он никогда не даст им себя поймать. Он слишком умён для них, да и его верный Отто следует за ним, как преданный пёс — он скорее погибнет, чем даст своего хозяина в обиду… Нет, он никогда им не сдастся, он поедет в свою родную Австрию, а оттуда бежит куда-нибудь со своей семьёй и верными людьми. У него уже должно быть есть план. У него всегда есть план. А я останусь с Генрихом, поеду в Нью-Йорк и буду счастлива одной только мыслью, что он где-то там, на одной планете со мной, дышит тем же воздухом и смотрит на те же звёзды. Мне и этого будет достаточно… Пусть только живёт».

— А я теперь командую всеми южными армиями, — Эрнст горько усмехнулся вместо приветствия, как только я вернулась со своей небольшой прогулки. — Представляешь? Гиммлер только что назначил меня. Интересно вот только, у меня хоть пару сотен человек наберётся, чтобы ими командовать?

С этими словами он уронил голову на руки, и я так и не смогла разглядеть, смеялся он или уже плакал. Он всё-таки выпил вторую бутылку бренди, что я так старательно от него прятала всё утро. Только вот как я могла его винить в том, что он напивался с самого раннего утра в эти дни? Все вокруг напивались: солдаты на обоих фронтах, их командиры прямо на рабочем месте, и даже генералы в бункере Гитлера.

Только сам фюрер не пил. Он всё пытался решить, бежать ли ему в новоотстроенную ставку на альпийском редуте или же остаться в столице со своим народом до последнего. Отто не переставал поглядывать на часы, будто время, когда Восточный и Западный фронт наконец встретятся и разрежут страну пополам, физически истекало минута за минутой.

— А что ты так удивляешься? — пожал он плечами в ответ на усмешку Эрнста, который первым заметил за ним эту его новую привычку. — Разве ты не слышишь советскую артиллерию, когда ветер дует с восточной стороны? Русские здесь в течение нескольких дней появятся, помяни моё слово.

Эрнст вскоре тоже начал посматривать на часы. Все мы ждали неминуемого.

Они наконец прибыли. Советская армия официально вошла в Берлин, всего день спустя после того, как Гиммлер предпринял последнюю попытку сдаться западным державам, но не Советскому Союзу. Русские гибли сотнями на подходе к укреплённой столице, но отступать упорно отказывались. Германия отсчитывала свои последние предсмертные часы.

Генрих отослал меня домой, чтобы упаковать пару небольших чемоданов со всем самым необходимым, что могло нам понадобиться внутри РСХА, превращённого по личному приказу Эрнста в самую настоящую крепость. Мы все собирались остаться внутри, пока… Правда заключалась в том, что никто из нас понятия не имел, что случится с нами: перестреляют ли нас русские или же возьмут в плен, доберутся ли до нас первыми американские или британские войска (на что мы с Генрихом втайне надеялись), или же суждено нам было погибнуть под очередным воздушным налётом. Только вот в укреплённом РСХА у нас всё равно оставалось больше шансов на выживание, чем в нашем доме.

Всего через пару часов Генрих должен был забрать меня вместе с чемоданами, чтобы мы переехали на Принц-Альбрехтштрассе на последние несколько дней. Я как раз была посреди сборов, а потому очень удивилась, услышав неожиданный, но очень громкий и настойчивый стук в дверь. Я на всякий случай приготовила пистолет, который всегда теперь носила при себе, и осторожно приблизилась к двери.

— Кто там?

— Это я, открой дверь!

Эрни! Я быстро отперла дверь, одновременно пряча пистолет в карман.

— Что ты тут делаешь? — улыбнулась я после того, как он поприветствовал меня спешным поцелуем.

— Приехал за тобой. Я уезжаю в Австрию — здесь становится слишком опасно — да и фюрер только что отдал мне командование над австрийским регионом. Только вряд ли до боёв дойдёт дело, так что это не имеет никакого значения. — Он взял мои руки в свои и улыбнулся. — Едем со мной в Австрию. Мы с Отто припрятали несколько миллионов американских долларов и британских фунтов, их осталось только забрать из тайника и можно бежать, бежать отсюда навсегда, в Южную Америку, где никто и никогда не сможет нас найти!

Эрнст сунул руку в карман и вынул два паспорта, один из которых он протянул мне. В документе была моя фотография, но совсем другое имя.

— Эрни, что это такое?

— Наш билет в новую жизнь, любимая! Мы пересечём границу как муж и жена, сядем на подлодку вместе с Отто и нашими людьми, и всего через несколько дней будем купаться в солнце и тепле в нашем новом доме в Боливии! Собирай вещи и пошли!

Я снова взглянула на паспорт, совершенно не готовая услышать то, что он мне сейчас говорил. Я никогда не думала, что его планы на будущее хоть в какой-то мере включали меня, а потому мне было ещё тяжелее ему ответить.

— Эрнст, я не могу… А как же Генрих? Я не могу вот так взять и бросить его одного… Он всё же мой муж. Да и как быть с твоей женой и детьми? Ты же не можешь их просто так оставить.

— Любимая, я знаю, это очень трудное решение, но подумай о нас и нашем ребёнке. Ты любишь меня, а я люблю тебя; у нас там будет новая семья, мы поженимся и будем жить с нашими детьми, забудем про весь этот ад… Аннализа, посмотри на меня.

Я не могла. Потому что это было неправильно. Потому что я никогда не простила бы себе, если бы сделала такое с Генрихом, да и с детьми Эрнста тоже.

— Аннализа, родная, посмотри же на меня. Едем, ангел мой, здесь для нас ничего не осталось. Уедем со мной, и я обещаю, что сделаю тебя такой счастливой, что ты и не вспомнишь всех этих ужасов. — он слегка потянул меня за руки ближе к двери, но я продолжала качать головой, до боли кусая губы, только чтобы не расплакаться.

— Не могу.

— Что значит «не можешь»? Разве ты не любишь меня?

— Конечно, люблю. Только всё будет совсем не так, как ты это описываешь. Не будет никакой беззаботной жизни у нас с тобой в пасторальной идиллии где-то в боливийском загородном доме. Нам же придётся скрываться всю жизнь, разве ты не понимаешь? Агенты из ОСС никогда не оставят своих попыток нас отыскать. Нам придётся постоянно переезжать с места на место, прятаться как мышам по норам, спать с оружием под подушкой, просыпаясь от каждого шороха, подозревая агента в каждом прохожем, который не так на нас посмотрел, опасаясь заговорить с людьми, боясь, как бы наши акценты не выдали нас с потрохами… И такой жизни ты желаешь своему ребёнку? Постоянно перебегать с места на место? Не иметь возможности завести друзей в страхе, что их родители вдруг смогут нас опознать? Ты считаешь, что это будет честно по отношению к нему? А найди нас люди из ОСС, тогда что? Об этом ты не подумал? Что тогда случится с нашим ребёнком, если нас обоих арестуют?