Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Любовница группенфюрера

Одной рукой я нащупала записку в кармане и, не найдя другого способа её быстро уничтожить, начала отрывать от неё по кусочку зубами и есть. Бумага была престранной на вкус и её очень трудно было глотать без воды, поэтому я старательно разжёвывала её на кусочки помельче. Теперь всё, что мне оставалось, так это поехать домой и надеяться, что Адаму удалось сбежать.

Я сидела на кровати, в то время как Генрих мерил нашу спальню шагами, время от времени проводя рукой по волосам. Его личное оружие, полностью заряженное, лежало рядом со мной на ночном столике. Я сделала ещё один глоток из бокала с бренди, который он сунул мне в руки. Я терпеть не могла бренди, но благодаря ему меня хотя бы перестало трясти.

— Так они видели тебя или нет? — в сотый раз спросил он.

— Они бежали к дому. В подъезде не было света, так что я не знаю. Может, они просто видели, что это была женщина. Не думаю, что они разглядели моё лицо.

— Думаешь, они видели наши номера?

— Да не знаю я, Генрих! Ничего я не знаю!

Я отставила бокал и закрыла лицо руками от накатившего чувства отчаяния и полной безысходности. Самым ужасным во всём этом была неизвестность. Генрих сел на кровать рядом со мной и обнял меня, прижав к своей груди.

— Ничего, любимая, всё будет хорошо. Если они сюда сунутся, я их всех перестреляю. Они до тебя не доберутся, я обещаю.

— Всех в гестапо ты не перестреляешь.

— Я знаю. Но этого будет достаточно, чтобы вывезти тебя из страны. Я тебя отвезу на границу со Швейцарией, оттуда ты поедешь к своим родителям, и все вы сможете уехать в Нью-Йорк, где наши люди о вас позаботятся. А зачем нам ждать, пока они придут? Собери небольшой чемодан и поедем сейчас же!

Я подняла голову и посмотрела на него.

— Я никуда без тебя не поеду.

— Аннализа, я не могу поехать с тобой. Если мы оба уедем, то они пересажают, а то и перевешают половину моей семьи по закону «О кровной вине». Ты же знаешь, как у нас тут дела делаются.

— Тогда и я останусь.

— Нет, не останешься. Идём, соберём твои вещи. — Генрих встал и попытался потянуть меня за руку, но я уперлась изо всех сил.

— Нет, Генрих, сказала же, никуда я не поеду без тебя!

— Да они же тебя убьют, ты что, не понимаешь?!

— Может ещё всё обойдётся. Может они и не знают, что это была я. А даже если и узнают, то так я хотя бы тебя спасти смогу. Скажу им, что ты ничего не знал о моих связях с контрразведкой. У тебя здесь безупречная репутация, они мне легко поверят.

Он хмурился всё больше, качая головой.

— Даже не думай. Ты не станешь собой жертвовать ради меня. Тебе самой спасаться нужно.

— Нет, любимый. Союзникам нужен ты, не я. Я — так, обычный, легко заменимый связной. Твоя работа куда важнее моей.

— Да к чёрту эту работу! Никакая работа не стоит жизни моей жены!

Я поднялась с кровати, подошла к мужу и обняла ладонями его лицо.

— Генрих, я очень сильно тебя люблю. Я остаюсь здесь, с тобой, что бы ни случилось. Если уж умирать, так будем умирать вместе. Но тебя я ни за что не оставлю.

Мы крепко обняли друг друга и стояли так, не двигаясь, в течение, как казалось, целой вечности. Ни один из нас не хотел отпускать первым.

Они не пришли за мной тем вечером. Они не приходили за мной в течение двух последующих дней, и я уже начала надеяться, что может быть всё ещё обойдётся. Но когда они остановились у моего стола в РСХА, и как только я подняла на них глаза, я знала, что надежды мои не оправдались.

— Фрау Фридманн, вам придётся пройти с нами.

Барбара смотрела на наших коллег из шестого отдела (или просто гестапо) глазами, широко распахнутыми в изумлении. Не каждый день они приходили для того, чтобы арестовать кого-то из своих сотрудников. Я вздохнула, отложила ручку и поднялась со стула. Что ж, всё-таки это произошло.

Я проследовала за ними сквозь знакомые коридоры Главного Имперского Управления Безопасности, размышляя попутно, что у них, интересно, на меня было. Если кто-то опознал меня по фотографии, то это одно дело. Они могут ошибаться, и я вполне могу это оспорить. Но вот если они сняли мои отпечатки пальцев с чемодана, где находилось радио, который я по неосторожности схватила, или же отследили мои номера, то тут дело было плохо. Я зажала в ладони крест с цианидом внутри, надеясь, что они оставили бы меня хотя бы на пару секунд одну, чтобы я могла положить капсулу себе в рот — на всякий случай. Так, если бы что-то пошло не так, всё, что мне оставалось бы, так это раскусить её.

Они привели меня в подвал, и я поймала себя на том, что испытывала совсем даже не приятное дежавю: несколько лет назад меня вели по этому же самому подвалу, но тогда мои обвинения в сокрытии моего происхождения были прогулкой в парке по сравнению с обвинениями в государственной измене и международном шпионаже. Они сопроводили меня в уже знакомый холл с несколькими допросными камерами и, после того как один из охранников открыл перед нами дверь, они завели меня в одну из этих камер, прямиком в руки к моему премерзко ухмыляющемуся дознавателю — Ульриху Райнхарту. Я, по правде говоря, не удивилась, увидев его: скорее всего, он вцепился в моё дело, как только увидел его. В конце концов, он же поклялся убить меня.

Я села на один из железных стульев и скрестила руки на груди, ожидая, чтобы он заговорил первым. По сравнению с моим первым разом в такой же допросной камере гестапо, я чувствовала себя немного более уверенно. Райнхарт нарочито неспешно прошёлся вдоль стола, листая страницы в моём файле.

— Что ж, приятно тебя снова видеть. Особенно здесь. — Он бросил на меня колючий взгляд своих ледяных голубых глаз. Он напоминал мне Гейдриха, только ростом поменьше; можно и не объяснять, насколько они мне оба стояли поперёк горла.

— И почему именно я здесь? — Я решила играть невинно осуждённую жертву до конца, пока не выясню всех фактов.

Он рассмеялся.

— Прикидываться дурочкой тебе в этот раз не поможет, евреечка. Мы нашли твои пальчики на радио, принадлежавшем одному из членов сопротивления. У тебя теперь один путь из этой камеры — прямиком на виселицу.

Дьявол. У них было наше радио. Но он также сказал «членов сопротивления,» что означает, что Адам не сказал им, на кого он работает. Надеюсь, они ничего с ним не сделали!

— Я не понимаю, о чем вы. И я требую присутствия адвоката при моём допросе. Я член СС, а не какой-то уличный преступник, и заслуживаю подобающего моей должности отношения.

— Адвоката? — Райнхарт расхохотался ещё громче. — А что, это вполне даже можно устроить. И знаешь что, я тебе самого лучшего позову. Как насчёт доктора юриспруденции группенфюрера Кальтенбруннера, которого так расстроила наша последняя встреча? Мне будет вдвойне приятно посмотреть, что он с тобой сделает, когда узнает, что ты работала на сопротивление всё это время.