Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Любовница группенфюрера

— Ты поняла, что делать с таблетками, верно? — Рудольф поставил передо мной маленькую коробочку с пилюлями. — Положи три, может, даже четыре ему в бокал. Да, думаю, четыре будет надёжнее; он здоровый, как бык, ему точно нужно больше, чем обычному человеку. И начни задавать ему вопросы, когда он уже начнёт засыпать, поняла? Но учти, что у тебя будет всего три, максимум пять минут, прежде чем он отключится.

Я вздохнула, но взяла пилюли со стола и положила их в сумочку. Мне оставалась только надеяться, что план сработает.

Оказалось, что наш с Рудольфом план был хорош только в теории. Дело было в том, что доктор Кальтенбруннер с удовольствием наслаждался своим вечерним коньяком, но делал он это исключено в компании моего мужа за отсутствием своих друзей-австрийцев во главе с Отто Скорцени. Прошло уже два дня, но я нисколько не продвинулась в намеченном.

Было далеко за полночь, а Генрих до сих пор сидел в гостиной с обергруппенфюрером Кальтенбруннером. Было удивительно, но несмотря на взаимную неприязнь (со стороны доктора Кальтенбруннера, потому что Генрих был женат на женщине, которую тот хотел для себя; и со стороны Генриха, потому что его начальник сотнями посылал людей на смерть, людей, которых Генрих пытался спасти), они каким-то образом поддерживали вполне сносные отношения и даже частенько коротали вечера за бутылкой бренди и колодой карт.

У меня была своя теория насчёт того, как им удавалось так неплохо ладить, хотя бы в течение нескольких часов: доктор Кальтенбруннер любил тыкать своего подчинённого носом в тот факт, что он был его начальником, и не упускал шанса лишний раз пошутить, что он работал сейчас над двумя очень важными документами — своими бумагами о разводе и переводом его, Генриха, на восточный фронт. Обергруппенфюрер знал, насколько тот факт, что мы с ним находились в весьма дружественных отношениях, досаждал моему мужу, и не упускал возможности делать различные на сей счёт намёки.

Генрих в свою очередь мстил начальнику тем, что выигрывал у него довольно внушительные суммы в карты. Я не любила, когда они вот так просиживали ночи напролёт, потому что Генрих возвращался под утро пьяным и почти всегда в дурном настроении. Но мы всё же жили под одной крышей, пусть всего и несколько дней, и мне пришлось смириться с тем, что мужчины пришли к негласному соглашению проводить время друг с другом, вместо того, чтобы терпеть общество прескучного хозяина дома и его ещё более скучной жены.

В ожидании Генриха, я встала с кровати и пошла налить себе стакан воды, когда тот наконец вернулся. Он вошёл в комнату не совсем уверенным шагом и тут же наполнил воздух вокруг запахом сигарет и коньяка. Он иногда курил с доктором Кальтенбруннером, хоть и наотрез отказывался в этом сознаваться. Я оглядела его униформу, расстёгнутую и всю измятую, и вздохнула.

— Хочешь воды? Или лучше иди прими душ, от тебя жутко несёт дымом.

— Я не виноват, что твой шеф дымит, как паровоз.

— Он твой шеф тоже. Держи.

Я протянула Генриху стакан воды. Он взял его, долго его разглядывал и затем отставил на стол.

— Я не так уж и пьян.

— Конечно, нет.

— Я просто расстроен.

— Может, в таком случае тебе не стоит пить с людьми, которые тебя расстраивают?

— Ты же знаешь, что я это делаю вовсе не потому, что мы с ним такие хорошие друзья.

— Очевидно.

— Я пытаюсь помочь людям.

— Да, да. — Я помогла ему снять китель и повестила его на спинку стула. — Садись, я помогу снять сапоги.

Генрих послушно сел и вытянул ко мне свои ноги.

— Ты такая хорошая жена, Аннализа. Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, родной. Но не когда ты в таком состоянии.

— Я знаю. Прости. Это он заставляет меня пить. Он знает, что тебе это не нравится, и назло это делает.

— Ничего он назло не делает. Ты всегда ищешь в его действиях какой-то скрытый мотив.

— А ты думаешь, у него нет скрытого мотива?

Я убрала его сапоги под стол и молча принялась расстёгивать его рубашку.

— Вот ты не веришь мне, а знаешь, что он мне сегодня сказал?

— Не уверена, что хочу знать. Вы друг другу только всякие гадости говорите.

— Мы играли в карты. Он уже здорово к тому времени напился и проиграл мне кучу денег, но останавливаться не хотел, и спросил меня, не сможет ли он заплатить мне позже, или же сделать одолжение какое… Я сразу же ухватился за его предложение: помнишь тот последний приказ о переводе трёхсот голландских евреев в Аушвиц?

Помнила, конечно же. Обергруппенфюрер Кальтенбруннер должен был подписать и отослать этот приказ коменданту Аушвица, как только тот «расчистит для них место,» что означало, что три сотни нынешних обитателей лагеря, признанных негодными к работе, будут отправлены в газовую камеру, чтобы заменить их свежей рабочей силой.

— Да, помню.

— Ну так я сказал ему, а почему бы нам не сыграть на людей? Если я проиграю, то я заплачу вам наличными, а если я выиграю — вы отправите этих людей на рабочие фабрики в Германию вместо Аушвица.

— И что он сказал?

— А вот это как раз и самое интересное. — Генрих откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. — Он рассмеялся и сказал, что это было слишком просто. Он сказал, что я рискую несколькими купюрами, а он рискует потерять рабочую силу, да ещё и навлечь гнев начальства. А затем он сказал ещё более интересную вещь: «Играть так играть, оберфюрер. Если я проиграю, то пошлю ваших евреев, куда вам заблагорассудится, хоть в Палестину. Но если я выиграю, то вы мне отдаёте свою жену. Не пугайтесь так, всего на ночь».

— Что?

— Ты всё ещё утверждаешь, что я всё придумываю, и у него нет никакого скрытого мотива?

Я поверить не могла, что обергруппенфюрер Кальтенбруннер предложил моему мужу что-то подобное. Он никогда не скрывал, что хотел заполучить меня в любовницы, но в карты на меня играть? Это уже ни в какие рамки не лезло.

— И что ты ему сказал?

— Что ты думаешь, я ему сказал? Я отказался, конечно же. Сказал, что мне никогда бы и в голову не пришло играть на свою жену. Он рассмеялся и сказал, что это была просто шутка. Но я-то знаю, что он вовсе не шутил.

Я покачала головой и помогла Генриху снять рубашку. А затем невольно призадумалась.

— А знаешь, что? Я, безусловно, понимаю, насколько это всё гадко, но ты подумай: ты же лучше всех в карты играешь во всём СД. Он почти всегда тебе проигрывает. А тут речь идёт о трёх сотнях человек. Трёх сотнях!

Он нахмурился.

— Мне не нравится, куда ты ведёшь.

— Да просто подумай, Генрих. Три сотни человек, за одну игру! Напои его как следует, и они наши! Мы можем спасти триста человек.

Он качал головой, сдвинув брови ещё сильнее.

— Нет. Ты с ума сошла. Я не собираюсь на подобное соглашаться. А что, если он выиграет?