Элли Мидвуд - Австриец

— А не то «что?»

Вся троица уже окружила меня, но по крайней мере девочка теперь была свободна, и она быстро воспользовалась ситуацией, подобрала длинную юбку и побежала подальше от двора школы для девочек, соседствующей с нашей школой для мальчиков.

— А не то я тебя побью хорошенько! — Я вздернул подбородок в подтверждение своих намерений, хотя в реальности понятия не имел, как нужно правильно наносить удар.

— Ты меня побьешь, малолетний ты засранец? — с этими словами он пихнул меня в грудь, и я невольно шагнул назад, едва сохранив равновесие.

— Правильно, покажи ему, Барни!

Двое его дружков начали свистеть и подначивать своего вожака, отступая по сторонам и давая ему пространство для движения. Небольшая группа школьников уже начала собираться вокруг нас, предчувствуя скорую драку.

— Ты меня побьешь?! — старший снова пихнул меня в грудь, но в этот раз я не только не отступил, но еще и пихнул его в ответ, да с такой силой, что он пошатнулся, отступая назад, споткнулся о камень и упал на землю.

Тогда-то я впервые и испытал это, то, о чем моя мать и бабушка всегда говорили с таким осуждением, как будто это было своего рода проклятьем на нашем клане — знаменитый приступ бешенства Кальтенбруннеров. Именно это самое «проклятье» и заставляло всех окружающих бояться мужчин нашей семьи и быстро ретироваться при первых же признаках приближающегося шторма. Как я выяснил позже в тот день, это была явно не приятная картина.

Я ничего уже вокруг не слышал кроме собственной крови, бешено пульсирующей в ушах. Ослепленный необузданным гневом, я набросился на свою жертву, все еще распростертую на земле и глядящую на меня во все глаза, полные ужаса. В тот момент никаких других мыслей больше не осталось, кроме одной: я хотел его убить. Физически уничтожить. Заставить его перестать дышать.

Мои кулаки делали работу сами по себе, в то время как мой мозг при этом вряд ли осознавал, что происходит. А как только я почуял металлический запах крови из его разбитого носа и губ, моя злость только утроилась, и теперь даже его друзья не могли оттащить меня от стонущего школьника. Только когда директор выбежал на крики и оттащил меня, все еще размахивающего кулаками направо и налево, от моего избитого соперника, тот был спасен.

Не осознавая, кто держал меня за шиворот, я замахнулся и на директора тоже, едва не попав ему в челюсть. После этого я немедленно получил пару хороших пинков и подзатыльников, а когда он притащил меня наконец в свой кабинет за ухо, директор решил проучить меня еще и указкой вдоль спины, чтобы впредь знал, как замахиваться на старших.

Я совершенно не чувствовал боли, когда он меня бил. По правде говоря, я даже улыбался при мысли, что я только что победил в своей самой первой драке, впервые осознавая, какую недетскую силу я имел с своих еще маленьких руках. Я вдруг почувствовал себя сильным и непобедимым, и это было крайне приятное чувство.

— Ты что, смеешься?! Ты смеешь смеяться надо мной?! — голос директора звучал где-то очень далеко, пока я парил где-то над своим телом, купаясь в какой-то необъяснимой эйфории. — Ты хоть видел, что ты сотворил с лицом бедного мальчика?! Да его собственная мать теперь не узнает! Вот подожди, сейчас придёт твой отец, он тебе задаст трепку!

Однако, мой отец, который почти бежал всю дорогу от своей адвокатской конторы после того, как один из школьников, посланный директором, передал ему его сообщение, не спешил встать на сторону главы школы.

— Мой сын прекрасно воспитан. Я сам могу ручаться, что вырастил его хорошим, послушным и уважительным молодым человеком. Он бы никогда не начал драки без веской на то причины. — Отец повернулся ко мне, сидящему на одном из скрипучих венских стульев. — Эрнст, почему ты развязал драку?

— Я ничего не развязывал, — честно ответил я. — Это он первый начал. Он и его друзья приставали к одной из девочек из соседней школы, задирали ей юбку и дергали за кофту, ну я им и сказал, чтобы оставили её в покое. Тогда он меня пихнул. Ну я и пихнул его в ответ. Он упал… А потом…

Я едва помнил, что было потом, и только взглянул на свои руки, все еще покрытые тонким слоем засохшей крови.

— Значит, мой сын вступается за девочку, бьет зачинщика, и вы хотите его за это исключить?! За то, что он помог защитить слабую, беззащитную девочку от хулигана? Но это же единственно правильное, что он мог сделать в этой ситуации! И, простите за сравнение, но что если мы представим, что ваша дочь или жена оказывается окруженной на улице какими-нибудь подонками с Бог знает какими намерениями, разве вы бы не пожелали, чтобы кто-то защитил их и проучил их обидчиков? Или вы бы предпочли отпустить преступников безнаказанными?

Я ухмыльнулся при виде того, как у директора невольно открылся рот. Он явно не принял в расчет, что мой отец был адвокатом, да причем еще и очень хорошим, так что произносить речи и приводить аргументы, которые никак не могли быть опровергнуты, было одним из его неоспоримых талантов. К тому же, отец был прав: я действительно поступил правильно, ну или по крайней мере мне так казалось. Виноватым я себя не чувствовал, это уж точно.

Вопрос о моем исключении больше не стоял, особенно после того, как мой отец упомянул директора одной из местных газет, и какую сочную историю тот сделал бы из всего этого. Закончилось все тем, что директор еще и извинился перед отцом за то, что не разобрался толком в произошедшем.

По дороге домой отец вдруг пожал мне руку, крепко, как взрослому, и сказал:

— Я горжусь тобой, сын. Ты все сделал правильно, ты не побоялся пойти против врага, который был больше и сильнее тебя. В этом-то и заключается суть того, чтобы быть настоящим мужчиной, Эрнст, когда ты идешь против сильных, а не слабых. Всегда защищай слабых, и особенно женщин. Мы в ответе за них, потому как сами они себя защитить не могут. Тебе понятно?

— Да, отец.

— Хорошо. И никогда не сдавайся, всегда дерись до последнего и не отступай, не важно насколько сильнее твой враг.

— Хорошо, отец.

— Молодец. Я иногда бываю строг с тобой, но это для твоего же блага. Я хочу, чтобы ты вырос сильным и бесстрашным, как все мужчины в нашей семье.

Я кивнул. Я не помню, чтобы он когда-то мне говорил это, но в такие моменты я знал, как сильно он меня любил.

— Вы же знаете, как сильно она вас любит, верно?

Я с трудом сглотнул и стиснул зубы. Он знал, на что давить, этот новый, такой собранный, вежливый и уважительный, совсем не как мои предыдущие дознаватели. У этого перед ними было большое преимущество: он знал про нее. Мою Аннализу. Руки начали слегка дрожать, и я сцепил пальцы до боли, пока не побелели костяшки, чтобы он не дай Бог не заметил. Я старался не смотреть ему в глаза.