Элли Мидвуд - Австриец

— Я изучал вас и русских. Мюллер только русских. А Гейдрих изучал евреев. Он был так одержим своей ненавистью к ним, что даже выучил иврит. А вы знаете, кстати, почему он так хотел уничтожить их всех до последнего?

— Почему?

— У него самого были еврейские корни, и с его комплексом неполноценности он хотел уничтожить в других то, что ненавидел в себе.

— Я думал, что это просто слух.

— Гиммлер однажды сказал мне, что это правда. Похоже, что у него были какие-то компрометирующие документы на Гейдриха, какое-то дедово свидетельство о рождении, кажется. Он всегда защищал его перед другими, но документ всё равно хранил в каком-то потайном месте, чтобы держать своего любимчика в узде. Он отлично знал, что тот был хладнокровным убийцей, и мог запросто прикончить его, Гиммлера, с парой своих подручных из гестапо, как они оба это раньше сделали с Эрнстом Рэмом. А эта маленькая бумажка была гарантией его безопасности, понимаете теперь, о чем я?

— Спасибо, что поделились информацией, доктор. Я этого не знал. — Американец кивнул в благодарность и предложил мне еще одну сигарету. — Ну а с вами какая история, доктор Кальтенбруннер?

— У меня никаких еврейских корней нет, насколько я знаю, — рассмеялся я.

— Да нет, я не это имел в виду. — агент Фостер снова улыбнулся. — У вас кстати довольно редкая фамилия. Как она переводится? «Кальтен» означает «холодный», верно? А «бруннер»?

— «Водный источник».

— «Холодный водный источник». Признаюсь, это самая поэтичная фамилия, которую я когда-либо слышал.

— Только если перевести её на английский и произнести правильно, а не «Калтенбраннер», как ваши коллеги частенько делают. — Я не сдержался и фыркнул вместе с агентом ОСС. — Простите, я вас перебил. Вы хотели задать мне какой-то вопрос?

— Я хотел спросить, изучали ли вы евреев, как Гейдрих?

— Нет, никогда.

— Почему нет?

— Я не считал их врагами.

— А русских?

— Их — да.

— А нас?

— И вас тоже. Всех союзников.

— А почему вы не считали евреев своими врагами?

— Враг — это тот, кто может напасть, физически навредить, тот, кто угрожает вашей жизни. Евреи никогда ни на кого не нападали. Лично я всегда был против самой идеи насилия, направленного на них, а уж тем более их физического уничтожения. Снятие их с должностных постов, вот где мы должны были остановиться в тридцать пятом. Даже переселение, с этим бы я еще мог спокойно жить. Но сгонять их вместе и попросту убивать… это уж, простите, совсем не по-офицерски. Это против всех военных кодексов. И каким-то образом я оказался тем, кто подписывал все эти приказы. — Я нервно рассмеялся и потер лоб. — Как я мог ненавидеть евреев, если моя любовница была еврейской крови?

— Вы же никому не сказали об этом?

— Конечно же, нет. Я не собираюсь снабжать их прессу еще большей кучей грязных слухов на мой счет.

— Да нет, дело даже не в этом. Технически, Аннализа Фридманн и её муж Генрих мертвы. Погибли в одном из воздушных налетов. Их тела были «найдены и опознаны» нашим офисом ОСС. Женщина, которую мы тайно переправили в Нью Йорк, теперь носит имя Эмма Розенберг, бывшая преследуемая еврейка, так что вы двое никогда не встречались. И, возвращаясь к цели моего визита, она очень хочет, чтобы вы остались в живых.

— Всё же шло так хорошо, агент Фостер. — Я потер глаза, покрасневшие от нескончаемых часов допросов, которые со мной проводили еще до прихода американца. Покормить меня сегодня тоже забыли. — Возвращаемся обратно к «прянику»? Ну, давайте, спрашивайте. Что вы хотите от меня?

— Я всего лишь хочу, чтобы вы помогли самому себе. Мы уже потеряли Гиммлера, который отравился цианидом и соответственно уже не сможет ответить за свои поступки. Только Борманн и Мюллер остались, кто может взять вашу вину на себя. Нам известно, что вы трое тесно работали ближе к концу войны, и было бы естественно заключить, что вы знаете, где их искать.

— Их тела были найдены в Берлине, разве не так?

— Неузнаваемые и сильно обожженные тела, одетые в их форму и имеющие при себе их документы и знаки отличия были найдены, доктор Кальтенбруннер.

— Вот и я слышал то же самое.

Он пристально смотрел на меня не моргая в течение какого-то времени, с озабоченностью на лице вместо гнева, который я ожидал увидеть.

— Так вы не знаете, где они?

— Нет.

Конечно же, я знал. Мы четверо, включая моего самого близкого друга Отто, должны были бы сейчас плыть на подлодке к берегам Южной Америки. Пятеро с Аннализой. Шестеро с нашим нерожденным ребенком. Но Аннализа решила остаться в Берлине с её мужем, а я не хотел уезжать без нее. Меня уже тошнило от них всех, ну, кроме Отто, конечно. А еще я устал. Очень сильно устал, вот и решил уехать обратно в Австрию и погибнуть, сражаясь. Только вот у ОСС были на меня другие планы.

Правда заключалась в том, что меня предавали и лгали мне уже такое бессчетное количество раз, что я уже давно потерял всю веру в людей. Естественно, американец пообещает мне жизнь и свободу в обмен на Борманна и Мюллера, только вот он никогда не сдержит данного слова. Если уж она от меня отвернулась в последний момент, то чем он-то будет лучше? Нет уж, я приберегу эту карту до последнего, когда уже совсем будет нечем играть.

— Нет, агент Фостер. Я не знаю, где они, — я снова повторил твердым, уверенным голосом.

— Доктор Кальтенбруннер, я только лишь хочу справедливости. Зачем вам покрывать других людей — настоящих преступников? Сейчас-то зачем вы это делаете, война ведь уже закончилась? Разве вы не понимаете, что если они предстанут перед трибуналом, вас могут судить всего лишь как пособника, а не главного исполнителя? — Видя, что его слова не производят никакого эффекта, он решил вернуться к проверенному методу воздействия. — Подумайте об Аннализе и вашем ребенке. Разве вы не хотите их снова увидеть?

— Прекратите её в это впутывать! Это она не хочет меня видеть! — я почти крикнул в ответ, не в силах совладать со злостью и обидой.

— Вы же знаете, что это не так. Она любит вас всей душой. — Снова задевая по нервам и чувствуя мою беззащитность, он начал давить еще сильнее. — Видели бы вы, как она рыдала, когда я сообщил ей о вашем аресте. Она была безутешна, в таком отчаянии, боялась до смерти за вас, а вы говорите, что она вас не любит?

— Я думаю, пора заканчивать, агент Фостер. — Я стиснул челюсть, только чтобы самому не разрыдаться при нем. — Я не знаю, где те люди. Мне больше нечего вам сказать.

Он тяжко вздохнул, сложил бумаги обратно в папку и медленно поднялся.

— Ну что ж, доктор Кальтенбруннер. Это ваше решение, и я его уважаю. Обещайте только, что дадите мне знать, когда передумаете. Пока я все еще могу что-то для вас сделать.