Элли Мидвуд - Австриец

— Мистер Кальтенбруннер?

— Доктор Кальтенбруннер, — поправил я его по привычке.

Для моих британских тюремщиков я не был даже «мистером» Кальтенбруннером. Если я был просто «Кальтенбруннером», это был очень хороший день. Даже когда я был «грязным нацистским выродком», даже тогда это все еще был хороший день. Я не очень-то хочу вспоминать, как ко мне обращались в плохие дни.

— Простите, доктор Кальтенбруннер. — Американский агент из Офиса стратегических служб, или просто ОСС, который представился агентом Фостером, поправил свои очки в тонкой оправе. Я не услышал даже тени сарказма, когда он это произнес. — Желаете закурить?

Знакомый и такой успокаивающий запах табака из открытого серебряного портсигара, что он держал передо мной, сразу же наводнил рот слюной. Раньше, до ареста, я выкуривал по две, а иногда и по три пачки в день, но со дня, как они привезли меня сюда, никто ни разу не предложил мне даже одной затяжки. Они прекрасно знали, что это было моей слабостью, что курение для меня было равнозначно дыханию, и нарочно мучили меня, наслаждаясь сигаретой прямо перед моим лицом и даже не думая дать одну. Может, они ждали, что я сломаюсь и начну-таки умолять их, только чтобы они могли рассеяться в ответ и естественно отказать. Но я не собирался никого и ни о чём умолять. Лучше уж кусать ногти в кровь у себя в камере или вдыхать жалкие остатки дыма от сигареты, которую выкуривал охранник у двери, но до мольбы я бы никогда не унизился.

Сейчас все было по-другому. Американец сам предложил мне закурить, и я медленно протянул руку к его портсигару, стараясь не показывать своего волнения. Он наблюдал за мной с интересом, как будто изучая меня, мои движения и эмоции на лице. С этим нужно было быть предельно осторожным. Я кивнул в благодарность после того, как он поднес зажигалку и помог мне с сигаретой, и глубоко затянулся. Американец мне начинал почти что нравиться. Он вежливо улыбнулся. Я улыбнулся в ответ.

— Доктор Кальтенбруннер, ваша жизнь в ваших же руках. И судя по тому, что Аннализа о вас говорила, вы не преступник. Вы просто оказались не в том месте и не в то время. Она говорила, что вы получили военный приказ принять пост шефа РСХА после смерти Гейдриха?

— Все верно. Рейхсфюрер Гиммлер также пообещал мне, что меня освободят от должности сразу же по окончании войны.

— Только вот, к сожалению, это совсем не то, во что наши союзники, да и, давайте уж начистоту, мое собственное правительство, верит.

Агент Фостер не сводил с меня взгляда своих умных, серых глаз. Я тихонько рассмеялся. Он слегка склонил голову на сторону, с интересом наблюдая за моей реакцией.

— Простите, доктор, я сказал что-то, что рассмешило вас?

Даже теперь его голос был лишен какого бы то ни было сарказма или угрожающих интонаций. Простое любопытство, как если бы он подумал, что я неправильно его понял. Английский все-таки не был моим родным языком, и хотя я и говорил на нем достаточно хорошо, чтобы общаться без переводчика (еще одна просьба агента Фостера), он всё же решил, что я что-то не разобрал.

— Нет, нет, отнюдь. — Я не смог сдержать еще одного смешка. — Просто… Дело в том, что мы это все придумали. Процедуру, схему, по которой вы сейчас со мной работаете. Изобрели это в гестапо, сначала Гейдрих, а потом и я.

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, доктор Кальтенбруннер. — Вместо того, чтобы нахмуриться, агент Фостер улыбнулся еще шире, и смотрел на меня теперь с еще большим интересом.

— Метод кнута и пряника. Сначала данный метод был изобретен генералом Гейдрихом для усмирения враждебных настроений в его протекторате в Богемии-Моравии. Если они не понимали «пряника» — хорошего обращения при кооперации — то тогда он переходил на «кнут» — повешение, как вы уже скорее всего знаете. А когда я занял позицию шефа РСХА, я предложил данный метод шефу гестапо Мюллеру, как полезную альтернативу его излюбленному методу просто «кнута», который его мясники любили использовать в прямом смысле. — Я кивнул и ухмыльнулся. — Так что да, агент Фостер. Вся затея со зверской британской командой СОИ, которая делает все возможное, чтобы превратить мое заключение здесь в ад в течение последних пары недель, и вы, такой добрый и сочувствующий, появляющийся из ниоткуда, чтобы предложить мне мое спасение — это все было придумано нами. Это-то и заставило меня рассмеяться. Простите, я просто никогда не думал, что окажусь по другую сторону стола для допросов. Но, должен заметить, я даже горжусь моим изобретением. Принцип действительно работает довольно хорошо. Я даже уже почти готов с вами сотрудничать. Так что валяйте, спрашивайте, что же вы так сильно хотите от меня узнать?

Он отреагировал совсем не так, как я ожидал. Он не побагровел от ярости, как это часто случалось с британцами, когда я тыкал их носом в их неработающие методы, и не начал ничего отрицать. Вместо этого американец разглядывал лежащую перед ним папку с легкой улыбкой, как будто обдумывая мои слова, а затем снова взглянул на меня и слегка покачал головой.

— Хм, я бы никогда не подумал.

— Что мы это изобрели?

— Нет. Что вы вот таким вот образом интерпретировали ситуацию.

Вместо того, чтобы смутить моего нового следователя, я сам запутался.

— Простите, агент?

— Я не имею абсолютно ничего общего с британским СОИ, доктор. Я-то думал, что вы это поймете из того, что я специально попросил говорить с вами наедине, в непрослушиваемой камере, и без свидетелей, таких, как переводчик например. И я уж точно не имею ничего общего с этой вашей, хочу заметить, довольно интересной процедурой допроса, что вы мне только что описали. Я сожалею, что условия и обращение, которое вы тут получаете, далеко от…

— Человеческого? — Я нашел для него подходящее слово.

— Мы предпочитаем называть это третьесортным обращением. — Он опустил глаза с тем, что показалось искренним сожалением.

— А мы предпочитали называть смертные приговоры «приказом об особом обращении». Мы так похожи, немцы и американцы, что даже страшно становится. Хотя, и это понятно. Какая из волн иммиграции населила половину Соединенных Штатов нашим братом? Вторая, по-моему?

— Вторая, все верно. Мне крайне приятно, что вы так интересуетесь нашей историей, доктор.

— Чтобы победить врага, нужно сначала его изучить.

— И вы изучали нас?

Его любопытство было настолько искренним, что он уже всерьез начал располагать меня к себе. А мне такое не нравится. Такие вот вещи всегда заканчиваются ножом в моей спине. И тем не менее, после того, как единственное, что я слышал в течение последнего времени, были постоянные крики и обидные оскорбления, во мне проснулась почти что физическая потребность в нормальном человеческом общении. Хотелось просто поговорить, и неважно с кем, просто посидеть, как пара старых друзей и поделиться друг с другом воспоминаниями. Я готов был делиться моими за его сигареты.