Петр Еремеев - Ярем Господень

Иоанн вздыхал.

— Сказывал мне на ухо причетник в Москве… В доме Лефорта в Немецкой слободе идёт дебоширство, пьянство такое великое, что и описать-то невозможно. Винный торговец Монс свою дочку нашему подсунул, Анну, что ли… Глумится Алексеич над церковью и никакова удержу на нево нет. Ну а за сим извещаю: поведено архимандриту Арзамасского Спасского монастыря Павлу освятить новую церковь на Старом Городище!

— Сочту за милость Божию! — светлел своим лицом Павел.

…Иоанн всё ещё игуменом Введенского. Но вот узнали монахи о разрешении строить храм в скиту и обеспокоились: построит Иоанн церковь… А не переведут ли на новое место Введенский?

Афиноген первым пришёл с тревогой братии:

— В челобитной-то в Москву на что упирали: монастырёк беден, на тесной базарной площади — неудобь место… Свыклись мы тут в городу. Базар как-никак и прокормляет. Кто мучки поднесёт, кто круп отвесит, кто капустки, а то и меру яблок…

В трапезной за длинным столом Иоанн успокоил монахов:

— Стоять обители нашей и дале. На иное повеления не прошено, да и не дадено. Почти полтораста лет в Введенском чернецы спасаются… А в Сарове, по Промыслу Божию, встанет новое богомолье — радуйтесь тому, что нас, арзамасцев, избрал Всевышний в делатели свои. Хоша и не праздник ныне, но такой уж день выпал, что сердца наши полны веселия. Эй, келарь!

Вскорости появились на столе глиняные кружки и пивцо стоялое — загудела братия, затрясла бородами в согласных разговорах, застучала кружками.

— Отцы честные!

— Ещё можаху… Услаждайся чрево, взвеселись душа!

— Вмещающий да вместит…

Не скоро разошлись по кельям в тот вечер монахи — разошлись с излияниями братской любви и благодарности щедрому игумену.

На другой день пошёл Иоанн к Масленкову: нельзя утаить и от купчины добрую весть.

— Давненько не гащивал! — обрадовался Иван Васильевич, как и всегда при встрече широко раскидывая свои сильные руки.

Без застолья гостя хозяин не отпускал. Шумно суетился.

— Без соли, без хлеба — худа беседа! Вот опять сподобился быть твоим кравчим и чашником. Почествую я тебя ноне медком, переваренном с вишнею, а из брашна щучину выставлю: жалей, что день-то постный. Это всё так, на скору руку…

— Да я не голоден!

Иоанн рассказал о поездке в Москву: всё вышло по воле Божьей, по желанию вкладчиков арзамасских.

— И по твоей воле, Иван Васильевич. Ты тож челобитную подписывал.

Масленков слегка покашливал, на шее теплый шерстяной платок. На стуле ему не сиделось — сам подавал мисы с едой, что приносила стряпуха, супруга Ивана Васильевича уехала погостить к родичам.

Ласкал слух купчина:

— Провижу монастырь новый, а строителем мой друже! Оно славно, но скроешься в своих палестинах — не по часту придется видеться…

Иоанн пошутил:

— Пока строиться будем — надоем, одначе. Надо то, надо сё и завтра и послезавтра…

Масленков присел, посерьёзнел. Сцепил пальцы рук на полном животе.

— А ты будь в надеже: не оставлю! Знай, тереби меня. В могилу ничево своего не возьму, а что церкви отдам — зачтётся и Богом, и людьми.

Купец встал со стула, прошел в передний угол к своей заветной укладке. Вернулся с тугим кошельком. Прежде чем отдать его, сказал:

— Смолоду ты, Иваша, взял на свои рамена грехи наши вольные и невольные. Молитвенник ты наш. Вот тебе на храм — загодя по рублику откладывал. Давно увидел я, грешный, вершины дел твоих. Ну, после ещё приклад соберу, как кожу на ярмонке сбуду. Не тужи, с православным миром всё осилишь.

Иоанн растрогался: никто так вроде не изливался перед ним.

— Всякий раз впусте от тебя не ухожу. Уж и не ведаю, как спасибовать тебе, Иван Васильевич. Даруешь много лет дружбой фамилию нашу, а ещё и всякой дачей жертвенной…

Масленков руками развёл:

— Слыхал я от умных людей таковы слова: угождать надо людям века своево.

— Эт-то верно!

Выпили ещё медку по чарке, помолчали. Купец отошёл к окну — за обмёрзшим стеклом весело крутила шалая метель, посвистывала в чёрных сучьях старой липы.

От окна Масленков и заговорил:

— Не ты ко мне, так я бы к тебе. Дядюшка мой по матери размышляет о постриге — годками чреват. Давно устал от мира, а купцом же век свой прожил — измотался-разменялся… У нево и на вклад отложено.

— Возьму ево в Саров, там, в красной рамени нашей, все вечности на виду: небо, лес, воды, цветы лазоревы — всё умиряющее. Только повремени малость с дядей — новую келью срубим, по теплу и привезёшь мужа.

За окном по-прежнему задувало, бросалось снегом, и Масленков удерживал дорогого гостя.

— Не к спеху, не к спеху! Погодь, я тебя опять посмешу-потешу, да и кончим чаркой!

Иван Васильевич умел рассказывать. Он и руками разводил, и в плечах ужимался, и замирал в шаге. Но особенно играл голосом, его сочный басок то рокотал, то повествовал ровно, бесстрастно:

— Никакова озорства, никакой суторщины! [39]Пришёл тут в четверок ко мне крюкодей воеводин в лавку и распахнулся словом… Повытчик судейский в сердцах сказал своему челобитчику: «Я из твоего челобитья не вижу пользы для тебя». А тот проситель уразумел всю глубину слова сказанного, вынул из-за пазухи два ефимка серебряных, положил их на руку судейскому, да и молвил: «Вот, почтенный, дарую тебе хорошую пару очков!»

— И польза тотчас объявилась! — подхватил Иоанн. — Экой ты байник!

Посмеялись.

Наконец-то малость поутихло на дворе. Масленков — весёлый, с лёгкой хрипотцой в голосе, провожал до чистого крыльца.

— Бывай! Мои двери для тебя, друже, всегда отверзты!

Им оставалось увидеться всего два раза…

Два купца именитых в Арзамасе у всех на виду и на слуху — Сальников да Масленков, оба Иваны.

Ладили между собой кожевенники. Впрочем, Сальников-то и другим промышлял. Свели, давно подтолкнули купцов к дружеству добродетельные дела. Первый — храм каменный во имя Спаса Нерукотворенного Образа построил своим иждивением, другой снискал благодарность мирян украшением своего приходского храма и бесконечными жертвами на арзамасские монастыри и церкви.

Как-то встретились нечаянно у кузницы Цыбышевых на Сенной площади — забота привела, поспрошали о заказанных поделках, да и с разговором пошли наверх в крепость.

Сальников совета просил:

— Подрядился я сало едовое в Петербург доставить на корабельные нужды да свечи. Там наш Серебряков обжился, посредничать согласен — надёжен ли, честен?

Масленков не думал.

— У нас в городу с Серебряковыми Мясниковы в свойстве, да и торговлишкой повязаны. Серебряков-то и дал в Петербурге ход коже Мясниковых, нашёл постоянного скупщика. Будь в надёже! А насчёт сала для свеч… Я бы на твоём месте сам свечным заводиком обзавёлся. Куда как выгоднее — свечи и в уезде раскупят.