Петр Еремеев - Ярем Господень

Сальников к Петербургу относился с подозрением, и не умолчал:

— Город на болоте ставить! Ну, царская головушка: каменщиков, топорников повсюду забрал. Питербурх… Не хватило ума по-русски назвать!

Масленков первым свернул начатый было разговор, который не кончался в эти годы ни в барских хоромах, ни в церковных кругах, ни в купеческих палатах — всю Россию неуёмный царь взметнул на дыбу своих крутых новин. И куда он во всём торопится? Ох, уж эти верховные помазанники… Всё-то хотят управить за дни владычества своего. Только разойдутся, только разохотятся, а тут и безносая с косой. Бог наказует коли великие деяния-то вершатся на великой людской крови — остановить в назидание другому… Да разве прозревают правители!

— Тебя воевода не звал? А не звал, так покличет.

Сальников вскинул плечи.

— По какой нужде?

— Наш Иоанн из Введенского начинает монастырь у Тамбовской грани…

— Так, ведь запрет царский на новые храмы и монастыри!

Масленков усмехнулся.

— Указы — указами, а народ живёт по произволению Божьему, и спокон веку люди, не в пример царям, творят волю Всевышнего. Добился Иоанн вместо часовни церковь поставить, а Казанский приказ ему земельку выделил. И кому как не нам раскошелиться…

— А я и без воеводы, в первой, что ли! — проворчал Сальников.

— Я тож без тычков в спину раздаю направо-налево.

Сальников торопился. Изрёк своё, давно обдуманное:

— Куда они, дворяне, чиновные, без нас. На купцах мир держится. Девять церквей в городу — чьим иждивением подняты? То-то и оно, что нами заведено!

…Село Кремёнки с давних лет принадлежало частью князьям Долгоруким, а частью помещикам Леонтьевым. Долженствовало идти к селянам, чтобы объявить о грамоте на постройку церкви.

Иоанн знал, что Старое Городище и ближние к нему урочища не приписаны к хозяевам села, но крестьяне издавна самовольно рубят тут лес, пользуются другими угодьями, и потому разговор с ними нужен, разговор непростой.

Так и вышло. Едва только он прочёл собравшимся у церкви указ о земле, как поднялся такой шум, хоть уши затыкай. Особенно надрывались в рёве леонтьевские мужики, заранее науськанные своим помещиком. Долгоруковские-то особо не роптали, даже вызвались помочь в построе храма.

Иоанн спокойно переждал крики.

— Пошто шумство, такой неуём? Давно ли вы сказывали мне о колокольных звонах, что слышались из недр городищенской горы, о чудном свете, что сиял тут задолго до моево поселения. Знамения Божьи не напрасно людям показуются. Ужели станем противиться произволению Господа?! Но давайте по-мирски заглянем наперёд. Отныне всегда можете подработать в обители, не лишне однако? Встанет монастырь — завяжется в вашем селе Торжок, опять же кому худо? Вы ж на базары долгие вёрсты меряете до тово же Темникова. Постоялые дворы откроете для богомольцев, а какие бобыли у вас — призреем, спадёт о них мирская забота. Ну и деток ваших научать грамоте обещаем…

Попритихли мужики, зачесали затылки. Смолкли ярые голоса — правду монах глаголет!

Тут же объявился и ревнитель о пустынском храме — староста села Андрей Долин. Он-то и крикнул охотников лес ронить.

— Нам дело сие свышное…

— Добро, приходите завтра на ряду — сговоримся!

…Ехал из Кремёнок тихий, уставший. Дорогу переметала лёгкая позёмка, а как въехал в лес — такая стылая, глухая тишина — всё в белом, искристом — волшебство, да и только! Скорее бы уж лето — устал он, уходился за эту зиму, а впереди-то хлопот-забот короб непочатый…

Валить лес начали в конце февраля.

Не чаяли, а пришли монахи из Темниковского Санаксарского монастыря, из родного Введенского, арзамасцев-мирян четверо…

Каждый день слышался из бора весёлый, радующий перестук топоров. А Иоанн в очередной заботе: где же стоять храму, завтра-послезавтра вывозить лес — куда его сваливать? Не без того — давно два места углядел. Первое-то отринул, уверился, что просится церковь на горушку.

Третьего числа марта приехал из села Ездакова Фёдор Васильевич Головачёв. Да не один, а с мужиками, а мужики-то с лошадьми.

Приезд помещика для Иоанна нечаянной радостью.

— Ты аки сюда самим Господом направлен. Вот уж ко времени подгадал!

— Так, земля слухом полна. Слышу: рубят лес монахи, стало быть, и мне засучать рукава. А ты что хмурен, отче. Ай, недужится?

Иоанн рассказал о запинке с выбором места для храма.

— Давай вместе приглядимся!

Вышли из кельи Иоанна. Солнце слепило по-мартовски. На пригревах тихо осаживались задышавшие, уже тающие снега. Сосны сбрасывали зимнюю дрёму, в ростепели расправляли свои вершинные сучья. Ели стряхивали с кончиков низко опущенных лап стеклянную бахромку последних сосулек.

Головачёв — большой, грузный, в чёрной шубе нараспах жмурил глаза, шагал тяжело, уминая снег. Они остановились на вершинной части горы, испятнанной чьими-то следами и палой хвоей. Фёдор Васильевич растирал ладонями тугие красные щёки, поглядывал на ровный скат горы к Сатису и Сарове с поределым тут сосняком. Этот скат замыкали внизу монашеские кельи.

— Сюда, сюда, ближе к нам, и где-то на серёдочке — самое место! — чуть не прокричал Головачёв.

— Сог-ла-сен! — Иоанн радовался тому, что и он приглядел указанное помещиком место. Но не признался сейчас в этом, надо уважить Фёдора Васильевича — пусть всегда после помнит, что саровский храм по его указке тут поставлен. — А колокольню поставим высокую, чтобы над лесом она… — невольно вырвалось у Иоанна. Он с грустью вспомнил, что давно уже не ощущал высоты с её святостью…

Головачёв остался на целый день. Сбросил шубу, в лёгком кафтане возил вместе со своими мужиками сваленные лесины, задорил возчиков. Вывезли к вечеру двадцать три сосновых ствола. Намаялись страшенно, притомили лошадей. На другой день приехали на свежих лошадях мужики из Кремёнок, догадливо уложили гладкие покаты из тех же лесин и по ним, волосяными веревками, что привязывались к хомутам лошадей, — скоро наладились таскать лесины вверх по склону горы. Петли из вервия накидывались на концы брёвен, и две лошади без труда подвозили толстые стволы.

…Тихо раскисали, источались в тепле слежалые за долгую зиму снега, весело сбегали с отложья горы к Сатису и Сарове говорливые ручьи, зависла над бескрайними лесами мягкая весенняя теплынь, нарастал в зарослях лозняка и ветел по берегам речек разноголосый птичий песнопев.

Иоанн опять ходил озабоченным.

Плотников нанимать пора, а сребреца нет.

…Подчищали рвы под основание подцерковья. Клеть нужна будет под всякие добрые нужды — клеть и поднимет, возвеселит храм!

Споро работал лопатой Паисий — ровнял место для углового камня. Лопата неожиданно качнулась в сторону, тонко звякнула, с искринкой чиркнула о железное. Монах наклонился, пошарил пятерней в рыхлой земле, пальцы уперлись во что-то твёрдое. Осторожно окопал — какой-то брусок железный. Потянул — не идёт. Копнул в боковины лопатой раз, другой — а вот и всё показалось…