Геннадий Дмитриев - Тайна портрета неизвестной дамы

Коридор кончился винтовой лестницей, ведущей куда-то вверх. Розалина с трудом поспевала переставлять ноги по ступеням, которых она, как и прежде, не видела. Подземный ход привел их в женский монастырь святой Корнелии, сестра-монахиня встретила их у выхода, инквизитор погасил факел, поставил его у двери и бросил коротко:

— К сестре Анне.

— Я проведу, — отозвалась монахиня.

— Нет, — отрезал инквизитор.

Они прошли еще немного и остановились возле одной из келий, инквизитор отворил дверь, они вошли.

Сестра Анна, увидев этих странных гостей, вскрикнула и отпрянула к стене, глядя на них с немым вопросом в глазах.

— Знаешь, кто это? — спросил Розалину инквизитор, показывая на несчастную монахиню.

Розалина молчала, изумленно глядя на незнакомую женщину.

— Это твоя мать, Луара, здесь она живет под именем сестры Анны, — произнес инквизитор.

Розалина вскрикнула, и Луара, охнув, кинулась к ней, но монах преградил ей дорогу.

— Розалина, дочь моя, — прошептала женщина и тихо опустилась на пол.

— Подними ее, — сказал инквизитор монаху, тот, оставив Розалину, подошел к Луаре и грубо поднял ее.

— А теперь, — сказал инквизитор Розалине, — решай, если ты не будешь моей, то на костер пойдет она, твоя мать.

Розалина молча смотрела широко открытыми глазами то на Луару, то на инквизитора, ничего не понимая, ее мать, которую она давно считала пропавшей, стояла перед ней, в черном монашеском одеянии и глядела на свою дочь глазами, полными боли и тоски.

— Что же ты молчишь? — спросил вновь инквизитор. — Решай. Если ты будешь моей, сможешь видеться со своей матерью, и ни ей, ни тебе никто не сделает ничего дурного. А если откажешь, то твою мать сожгут на костре, и ты будешь присутствовать при этом, будешь смотреть, как мать твоя корчится в предсмертных муках в пламени костра. Это будет страшно, очень страшно, я знаю, я видел не раз, как они горят, как лопается и чернеет кожа на теле, как огонь лижет ноги, грудь, как вспыхивают волосы, как…

— Хватит, довольно! — крикнула Розалина. — Замолчи!

— Что, что это все значит? — упавшим голосом спросила Луара.

— А значит это то, — ответил инквизитор, — что твоя дочь отвергла мою любовь, она не хочет быть моей, свою жизнь она не ставит ни в грош, может быть тогда она сжалится над тобой? Хоть что-то святое есть у этой ведьмы, дочери твоей? Если даже перед казнью своей матери не остановится она в своем глупом упрямстве?

— Розалина! Доченька! — крикнула Луара и бросилась к ней, но монах отстранил ее рукой, и рука его, толкнувшая Луару, приподняла сутану, обнажив висящий на поясе кинжал, Луара резким движением выхватила его из ножен и вонзила себе в грудь со словами:

— Теперь ты свободна в своем решении!

Розалина кинулась к ней, но монах крепко схватил ее за руку, отшвырнув к двери, затем он подошел к Луаре, та уже не дышала, вынул из раны свой кинжал, вытер его о ее сутану и вернул в ножны.

— Несчастная, — сказал инквизитор, — она не знает, что своей смертью она послала на костер свою дочь. И обращаясь к монаху, сказал: — Все, Астор, брось ее, пошли отсюда, и ведьму эту забери.

Проходя мимо монахини, которая собиралась их сопровождать в келью сестры Анны, инквизитор сказал, чуть склонив голову:

— Сестра Анна, да упокоит ее душу Господь, скончалась от сердечного приступа, похороните.

Монахиня молча кивнула. Инквизитор знал, она не выскажет своего удивления, увидев рану от кинжала на груди сестры Анны, и сделает все, чтобы никто не догадался об истинной причине ее смерти. Розалине на мгновение показалось, будто она узнала в этой монахине ту несчастную женщину, с обезображенным коростой лицом, что обратилась к ней за помощью, но сейчас от уродства ее не осталось и следа.

Астор, рыцарь в монашеской одежде, все так же тащил за руку Розалину, но она уже, не успевая перебирать ступени ногами, спотыкалась, падала, и, не смотря ни на что, Астор, не останавливаясь, волочил ее за собой. Когда ее вновь бросили в темницу, и тяжелая дверь, лязгнув ржавыми петлями, захлопнулась, Розалина упала на пол, в глазах у нее все закружилось, и тьма поглотила ее.

Суд состоялся на следующий день, после обвинительной речи инквизитора, в качестве свидетеля выступила сестра Мелани, та, которая встретила инквизитора, Астора и Розалину у выхода из подземного хода. Именно она просила помощи у Розалины в избавлении от измучившего ее недуга.

— Она вылечила меня, — сказала сестра Мелани, показывая рукой на Розалину, — от болезни моей не осталось и следа, но я знаю, люди не могут лечить эту болезнь, сам дьявол помогал ей. Я видела, как она готовила зелье и призывала дьявола в помощь себе.

После этого инквизитор зачитал приговор, который требовал сожжения на костре самой ведьмы, Розалины, и той, кого вылечила она силою дьявола.

— Нет! Не надо! Нет! — кричала сестра Мелани. — Ваше преосвященство! Вы же обещали, что никто не причинит мне зла!

— Все для блага твоей души, сестра, пламя святое очистит ее и она безгрешной предстанет перед Господом.

— Но я не хочу! Не хочу гореть в огне! — кричала сестра Мелани. — За что мне эти смертные муки?

— Что значат всего несколько минут в объятиях святого огня, по сравнению с вечным пламенем ада? — ответил инквизитор.

Антоний сдержал слово, данное прокуратору, к моменту прибытия Понтия Пилата в Иерусалим, Варавва был схвачен, закован в цепи и брошен в темницу. Остановившись в своей временной резиденции, в Претории, прокуратор немедленно потребовал доставить к нему Варавву, и когда стражники ввели его, швырнув к подножию высокого трона, спросил:

— Кто ты, и по какому обвинению арестован?

— Имя мое Иисус, а по какому обвинению меня, как разбойника заковали в цепи, тебе лучше знать, я за собой вины никакой не признаю.

— Не ты ли говорил, что пришел на землю иудейскую принести не мир, а меч? — спросил прокуратор. — Не ты ли хотел разделить отца с сыном, брата с братом, а невестку со свекровью ее?

— Я пришел, чтобы спасти народ земли этой от рабства. Народ мой никогда рабом не был, и в Египте был он свободен, лучшей доли достоин он, чем гнуть спины перед Римом, — ответил Варавва.

— То, что сказал ты, достаточно, чтобы предать тебя смерти, а говоришь, что не признаешь за собой вины.

— А я пощады у тебя не прошу, но это не вина моя, а долг мой, который выполню я до конца, даже распятый я поведу за собой народ.

— Ты не смеешь так говорить со мной! — крикнул Понтий Пилат. — Помни, кто ты и кто я!

Один из стражников ударил Варавву кнутом, он пошатнулся, не издав стона, и отвечал:

— Я Бер Авва! Сын Божий! Я царь иудейский из рода царей, из рода Давида и Соломона! Я говорю так с тобой по праву рода своего!