Виталий Топчий - «Не отрекаюсь!»

После вечери Росава уложила детей спать и, поджидая своего мужа — Ходяту, который ещё не вернулся с княжеского двора, предалась раздумьям. Как по совету Андрея хотела уйти в Пятницкий монастырь (после монгольского погрома он исподволь возвращался к жизни). Вспомнив об Андрее, вздохнула и перекрестилась, потому что его уже давно не было в живых.

Вернувшись в Чернигов, он тяжко захворал и в скором времени умер. Сказались преследовавшие его последние годы несчастья. Тяжело пережив известие о пропаже жены, а потом смерть сына и внуков в Киеве, Андрей стал нелюдим. А смерть князя, которому верой и правдой он служил с самого детства, окончательно подорвала его здоровье, ведь и годков ему было довольно — с князем Михаилом они были ровесники.

Улыбнувшись, припомнила, как Ходята отговаривал её идти в монастырь, просил поселиться у него. Семьи у него не было, а родители давно умерли. Свой дом он восстановил, так что места хватит. Тогда она решила: раз осталась в живых, значит это угодно Богу. А Ходята ради неё рисковал — на его плечо можно опереться смело. Она сказала, что пока поживёт в монастыре, а когда повенчаются, перейдёт к нему. Теперь у них подрастали две дочери, они души в них не чаяли и очень переживали за их будущее.

Потом подумала о Светозаре. Вернувшись в Чернигов, он разыскал Ярину. А та уже и не верила, что дождётся его, а когда увидела — вся засветилась радостью. Светозар её обнял и лишь только тогда заметил, что она на сносях. Ярина прильнула к нему и горячо выдохнула, что не мнила уже и дождаться, думала, что и второй ребёнок будет расти без отца. Светозар, услышав такие слова, только крепче прижал любимую к груди. Она же, притворно пытаясь вырваться, вскрикнула: «Осторожней, чертяка, задушишь!» — и счастливо засмеялась. Так бесстрашный ратник Светозар нашёл, наконец, своё счастье. А в скором времени Ярина разрешилась дочкой.

Росава с любовью глянула на своих спящих девочек, поправив сползшее с них одеяло, опять задумалась. Этим летом она с Яриной жала рожь и увязывала в снопы, а дочки складывали их в копны. Они взапуски мчались за очередным снопом, прихватив зубами, чтобы не мешали бежать, длинные русые косы. Утомившись от своей весёлой работы, девочки рассыпались по полю в поисках васильков. Сплетя из голубых, как небесная синь, полевых цветов венки, они надели их на голову и стали водить вокруг жёлтой копны хоровод. А потом, устав танцевать, три девочки, крепко держась за руки, пошли навстречу солнцу. Над притихшим от летнего зноя полем послышались звонкие детские голоса:

Три родственных детских души дружно потянулись навстречу новой неизведанной жизни. Но единая дорога, по которой они сейчас идут, дружно взявшись за руки, скоро разойдётся, как в руськой сказке, на три различных, полных опасностей и лишений пути. Но девочки, полные надежды и веры в свою лучшую долю, смело ступят каждая на свою стезю. И каждая пойдёт своим полным горечи и лишений путём. В новой взрослой жизни у них появятся свои семьи, заботы, суждения. И хорошо, если в жизненной сутолоке они не забудут годы, когда были счастливы и дружили, и любовь к своей «красно украшенной» руськой земле передадут своим детям. А те своим детям. И так по родственной цепочке в глубину будущих, предстоящих веков. Чтобы и через сотни лет потомки всегда помнили слова князя Михаила Всеволодовича Черниговского: «Не отрекаюсь!». Ни от своей родной земли, ни от своих славянских корней, ни от своей православной веры!

Зима в этом году выдалась студёная и вьюжная, дома занесло снегом по самые стрехи. Вот и сегодня на дворе кочевряжилась поздняя мартовская заметь. В такую непогодь Карп предпочитал отлёживаться в жарко истопленной сторожке, а не выходить во двор, где кружил-завывал на разные муторные голоса сиверко. Мокрый снег неистово сёк лицо, а стынь, забираясь под кожух, пронимала до дрожи. Но всё-таки изредка высовывал нос наружу, чтобы убедиться в порядке на конюшне, которую ему, как политически сознательному элементу, доверили охранять этой зимой. Карп недовольно вздохнул и тяжело матюгнулся.

— Туда же… начальство… мать их… Говорил же, ядрён корень, надобно подправить стелю (крышу), зимою застудим коней!

Чертыхаясь, Карп втянул голову в широкий воротник овчинного кожуха и повернул в сторожку, где с нетерпением его поджидала шумная ватага дружков. Ввалившись в задымленную махоркой комнату, он недовольно сморщил нос и быстро направился к столу.

— Не могли дождаться, чертяки… Наливай, Хвощ, пока не совсем заду б!

Мосластый парень лет тридцати осклабился, показав в хмельной улыбке свои выщербленные, чёрные от табака зубы, загасил о край стола скрутку из самосада и подвинулся на скамье:

— Что так долго?

— Да Брику с, вот, занедужив, катается по полу, всю солому раскидал, а добрый был коняка!..

— Помню, как ты на него зенки лупил, когда мы пришли к Фёдору! Но хай не болит голова, кликнешь утром ветеринара. А теперь заметай чарку!

С хищною улыбкою он потянулся к пузатой бутыли и, размашисто разбрызгивая по столу мутную жидкость, налил полную гранёную стопку.

— Вишь, по марусин поясок, для лепшего другана не жалко! Да ты закусывай, закусывай! — и услужливо подсунул Карпу тарелки с салом и квашеною капустой.

— А ты, Куцый, сдавай на четверых, срежемся два на два! Ты, Карпо, с Коляном, а я с Куцым, вот и ладно будет. Домой шкандыбать по такой завирюхе не хочется!..

Едкий дым махорки с головою накрыл горластую хмельную компанию, азартно режущуюся в подкидного, и тусклой волной закачался под потолком.

— Крести, дураки на месте! — ехидно крикнул Карп, когда Хвощ в очередной раз сдал карты и засветил козырь.

— Кто на месте, а кто в Сибири, — раздражённо буркнул Хвощ и прикрикнул на своего напарника, — Куцый, не лови гав, грай у важно!

— А я что, просто масть не идёт! — огрызнулся Куцый.

Оставшись опять в «дураках», Хвощ в сердцах отбросил карты.

— Надоело, лучше сыграй нам что-нибудь, Карпо, растрави душу! — и протянул ему покоившуюся на лежанке гармонь.

Карп бережно взял инструмент, любовно провёл по нему ладонью, накинул на плечи ремни, немного помолчал и, манерно перебирая тонкими пальцами изрядно потёртые кнопки двухрядки, резко растянул меха. И заиграл забористо и заливисто, вкладывая в простой неприхотливый инструмент всю свою неприкаянную душу. Услышав знакомую разбитную мелодию, вздёрнулся от стола Куцый и заполошливо фальцетом заголосил: