Виталий Топчий - «Не отрекаюсь!»

— Зато дома оставили и не сослали, — уныло повторил сын.

В продуваемой насквозь метелью конюшне лежал на припорошенной снегом соломе больной жеребец Брикус. И рассказывал приблудившейся бездомной кошке свою прежнюю жизнь.

— Рос я здоровым и крепким, любил пошутить и взбрыкнуть от избытка сил, показать свой весёлый норов, поэтому хозяин назвал меня «Брикусом». Жилось мне у него сытно и весело, помню просторное стойло, где хозяин за мной любовно ухаживал, поил тёплым молоком и каждое утро чистил щёткой мою гладкую блестящую шерсть. Так я прожил у него два счастливых года. А потом он стал часто приходить ко мне озабоченный и как-то пожаловался: «Плохие времена настали, Брикус, голодные. Нечем семью кормить, да и на тебя зарятся нехорошие люди. Чтобы не было беды, продам я тебя. Может, тебе повезёт и попадёшь ты в хорошие руки». Я слушал его внимательно, сочувственно встряхивал головой и тихонько ржал, понимая, что всё очень плохо, и всё беспокоился, что же будет со мной дальше?

И вот по весне он привёл меня в город на ярмарку, где шумело много народу, а нашего брата было не счесть! Среди гула и базарной толчеи я растерялся, нервно поводил ушами, пританцовывал на месте и всё пытался сорваться с привязи. Многие мужики подходили ко мне, фамильярно похлопывали ладонью по крупу, норовили задрать верхнюю губу и дотошно рассматривали мои зубы. И всё спрашивали о цене. В ответ на такие «нежности» я скалился, взбрыкивал и пытался лягнуть покупателя. А хозяин запрашивал много. И тогда они, не торгуясь, отходили от меня со словами: «Хорош конь, но больно дорог!».

А когда подошёл Фёдор, у меня сразу возникло к нему доверие, я сразу же признал его своим и бессознательно потянулся к нему. Я подумал, вот мой новый хозяин, с ним мне будет легко и весело, он не даст меня никому в обиду. Я призывно заржал, от всего сердца приветствуя его, а он меня сразу понял и ласково потрепал по холке, потом внимательно осмотрел и завёл беседу с хозяином. Я понял, что решается моя судьба, и стоял смирно. А мой хозяин говорил: «А ты, я дивлюсь, мужик справный, понравился мне, потому уступаю тебе, другим не хотел. Бери, отдаю дёшево, жалковать не будешь! Не продавал бы, да нужда заставляет, но чует моё сердце, что отдаю в добрые руки. Бери, жалковать не будешь. Эх, тяжко расставаться с Брикусом, да деньги потрибны!». Хозяин чуть не плакал, произнося впервые за всю свою жизнь такую длинную речь. И Фёдору, как он мне потом доверительно рассказывал, стало его жалко, но ведь и я ему тоже пришёлся по душе! И чего с ним прежде никогда не бывало, он купил меня, не торгуясь, отдав все свои сбережения.

Брикус вспомнил, как покупал его Фёдор, и захотел улыбнуться, но судорогой свело живот. Он, ударив нечистым хвостом по тощему боку, жалобно засучил больными ногами по оголённым мерзлым доскам настила. Кот, изогнув дугою костлявую спину, в испуге отпрыгнул к стене и участливо посмотрел на жеребца.

Уже стихла метель, когда Брикус оправился от слабости и попытался встать на ноги, но не смог. Тогда он вытянул на грязной соломе шею, увидел свернувшегося в клубок у заиндевевшей стены кота и продолжил свой невесёлый рассказ.

— Хорошо жилось мне у Фёдора. Бывало, наработаешься за целый день так, что домой еле тянешься, едва переставляя ноги. А вечером хозяин вволю меня напоит и сытно накормит запаренным овсом с отрубями и семенем льна и всё приговаривает: «Ешь, Брикус, набирайся сил. Завтра нам предстоит много работы». А потом выберет с моего хвоста репейники, выкупает и заботливо расчешет щёткой мою гриву. Такие минуты для меня всегда были самыми сладкими и хотелось от души сделать Фёдору что-то хорошее. И я, расслабившись, положу голову ему на плечо, а он похлопает меня ладонью и ласково произнесёт: «Ишь, озорник!». И нам обоим легко и мирно. А пока я ел, он убирал навоз и ворошил подстилку, а каждую неделю её менял. И когда уже уходил, не забывал угостить меня сахаром. И пока я хрустел, он почесывал мне шею и нежно шептал: «Кормилец ты наш ненаглядный». От удовольствия я закрывал глаза и отвечал тихим ржанием. А на рассвете он опять уже у меня, накормит-напоит и скажет: «Ну, Брикус, пора за дело!». И я готов был идти за ним хоть на край света!

Так я прожил у него долго, стал крепким, в расцвете своих лошадиных лет, жеребцом. Но в один нехороший день наша счастливая жизнь оборвалась. Как-то зимой я стоял во дворе, меня запрягал в сани Павел, и вот зашёл к нам сосед Карп и привёл с собою людей. «Я же тебя предупреждал, что плохо кончишь!», — зло прокричал он Фёдору. Хозяин сразу всё понял, тяжело посмотрел на него и плюнул ему в лицо. Диким зверем взвыл тогда Карп: «У-у, куркуль проклятый!», — и ударил Фёдора. Сразу же подскочили дружки, а когда Фёдор упал, стали бить его ногами. И когда он лежал окровавленный, Карп попытался содрать с него сапоги. А Фёдор оттолкнул его, сам снял сапоги и кинул ему в грудь: «На, ирод проклятый, подавись!». А Марьяна, когда их сажали на подводу, истошно кричала, заламывая руки: «Разбойники, нет на вас Бога!». И когда их уже увозили, Фёдор обернулся, тоскливым взглядом окинул свой двор и кивком головы попрощался со мной, а Павел заплакал.

У ворот собрались люди, кто-то испуганно молчал и крестился, а нашлись и такие, что радостно улыбались и довольно потирали ладони. А приёмного сына Кирюши тогда не было дома, он ушёл куда-то по поручению Фёдора. Уже позже я слышал, что его поймал Карп и отправил в детдом.

Когда увозили со двора семью Фёдора, я громко закричал, из глаз выкатились слёзы, я сразу почувствовал себя осиротевшим и всё рвался бежать вслед за ними. Я понимал, что больше уже никогда их не увижу. Меня хотел забрать Карп, но я ему не дался, сумел вырваться и убежал со двора, но скоро меня поймали и привели в конюшню, наспех срубленную для колхозных коней таких же, как и я, бедолаг. Первое время мне всё опостыло. Не ел и не пил. А когда меня запрягали, не давался: вставал на дыбы, лягался, не желал выходить на работу. Когда Карп подходил ко мне, всё хотел его укусить. Оказывается, его поставили здесь сторожем. Тогда он матерился, больно стегал меня плетью, говорил: «Куркульское отродье, в хозяина пошёл! Отказываешься работать в колхозе?!».

Наступили мои чёрные дни. Мне пришлось забыть про овёс и хорошее сено. И некому уже было меня угощать сахаром. Конюх кинет охапку свежей травы, я потянусь к ней, а там колючки. Я тогда отворачивался от неё, а меня опять сильно бил Карп. В ответ я только зло прижимал уши и скалился. Мне было очень тяжело, но я всё не мог забыть и простить ему, как он обошёлся с Фёдором и его семьёй.

Работать в колхозе приходилось много, а смотрели за нами плохо. Многие мои товарищи надорвались, стали страдать желудком, у них появились колики, всех нас заели вши. Посмотри на мои ноги, подковы отпали, копыта кровоточат и мне больно ходить. Приходил ветеринар, осмотрел облёгшего в соседнем стойле Чалого. Я услышал как он сказал конюху: «Отмаялся, бедняга! Толку с него уже никакого не будет. Забить, шкуру снять, а мослы зарыть на скотомогильнике!».