Пётр Чигринов - Под тремя коронами

Послы Александра вновь увидели невесту и загляделись на ее красоту, сиявшую молодостью и драгоценностями. Главное убранство ее наряда, по обыкновению, составлял символ девичества — головной убор. Царственным убором считался венец. Он украшал голову княжны-невесты широким золотым обручем, оставляя волосы открытыми. И сделан он был «с городы да с яхонты, с лалами, с зернами великими», был низан жемчугами. Особо украшена была его передняя надлобная часть: по бокам опускались рясы — жемчужные нити. Волосы невесты были заплетены в одну косу, перевитую жемчугом и золотыми нитями. В ее конец была вплетена унизанная жемчугом золотая пластина. Серьги с яхонтами довершали блеск головного убора.

Восхищенные послы поклонились невесте и передали ей поклон от ее жениха Александра Казимировича. Согласно этикету через окольничего Елена спросила у них о здоровье будущего супруга и о здоровье послов. Тут же, на половине великой княгини, в присутствии всех бояр совершилось обручение. Пан Станислав заступал место жениха: старшему послу, воеводе Петру, имевшему вторую жену, не позволили участвовать в обряде. Иереи читали молитвы. Княжна-невеста и Станислав обменялись перстнями и крестами на золотых цепях. С этой минуты Елена официально стала невестой великого князя литовского. Послы Александра три раза обедали у Иоанна и во время прощальной аудиенции получили в дар богатые шубы и серебряные ковши.

Во время обручения Иоанн не преминул напомнить послам:

— Относительно веры Елены Александр должен дать мне такую грамоту: «Нам его дочери не нудить к римскому закону, держит она свой греческий закон». При этом великий князь отметил, что грамота должна быть написана именно этими, а не какими другими словами.

Дьяк Бушуев, самый опытный из посольского приказа, спросил:

— Не обессудь… государь… Но почему ты настаиваешь, чтобы грамота Александра была составлена именно так? Не заупрямиться ли литовский князь?

— Ты должен понимать, дьяк, что на Елену самим Господом возлагается миссия быть столпом православия в Литве. Там живут тысячи наших единоверцев, людей, родственных нам по происхождению, по исторической судьбе, если хочешь… У нас с западнороссами много общего… Мы братья… И так будет до тех пор, пока там будет наша, православная, от греков принятая вера…

Иоанн, как бы собираясь с мыслями, помолчал и продолжил:

— Ведомо также тебе должно быть, Бушуев, что уже более ста лет с запада, и не только из Польши, наступает на православные западнорусские земли латинская вера, сиречь католицизм. С Ягайло началось все… И успешно продолжается… Все великие князья, или почти все — латинской веры. Но был бы только один великий князь. Дело гораздо хуже: почти все окружение князей, паны-рада, то есть их боярская дума, также рьяные католики. О терпимости к другой нашей вере и слышать не хотят…

По голосу, по страстности его слов видно было, что все это до глубины души тревожит Иоанна. Он даже помолчал, чтобы успокоиться, и продолжил:

— Представляешь, какой костью в горле станет им православная великая княгиня. Какой напор и принуждение ей придется выдержать, чтобы сохранить свою веру, не перейти в латинство. Это главный ее долг перед Богом, перед Московской Русью и родителями…

После неоднократных пиров в великокняжеском дворце великое посольство выехало из Москвы.

Для получения грамоты относительно веры Елены и клятвы Александра о соблюдении мирного договора в Литву были отправлены послами братья Ряполовские — Василий и Семен. Они должны были передать поклоны Александру от всех сыновей Иоанновых, начиная с наследника престола Василия.

Иоанн дал послам наказ:

— Говорить накрепко, чтобы Александр дал грамоту о вере Елениной по списку слово в слово, если же он не захочет этого сделать, то пусть крепкое слово свое молвит, что не будет ей принуждения в греческом законе…

Посланцев из Москвы Александр принимал с торжеством, не скупясь на пиры и подарки. В Вильно ликовали по случаю успеха. Принимая послов, Александр спросил:

— А верно ли то, что к Елене сватались маркграф Баденский и герцог Бургундский?

— Им был дан ответ, что Елена — дочь великого князя московского, Божией милостью государя всея Руси, наследника Византии, и сватовство герцогов не соответствует этому статусу и значению…

Александр остался доволен таким ответом. Но дать грамоту слово в слово, как того требовал Иоанн, отказался. Заберезскому он доверительно сказал при этом:

— Московит хочет сесть нам не только на шею, но и на голову. Даже содержание грамот пытается нам диктовать…

Решили грамоту дать, но написать ее несколько иначе, чем требовал Иоанн. Долго думали-рядили, и получилась такая: «Александр не станет принуждать жену к перемене закона, но если она сама захочет принять римский закон, то ее воля».

Но послы Иоанна отказались принять такую грамоту, как ни уговаривал их Заберезский и другие радные паны. Послы уехали из Вильно, и снова наступил перерыв в отношениях обоих государств. Пересылались только о пограничных делах. Иоанн продолжал титуловаться «Государем всея Руси», называл Александра своим зятем, но ни слова не говорил о свадьбе. Молчали и в Великом княжестве Литовском. Так прошло лето, а затем и осень.

Новому послу Александра Войтеху Хребтовичу Иоанн, чуть не дрожа от гнева, объявил: если Александр не даст грамоты по прежней форме, то он не выдаст за него свою дочь…

Это ультимативное требование самым спешным порядком понесли в Вильно гонцы. И Александр уступил, прислал грамоту, которая соответствовала требованиям Иоанна. Недоразумение уладилось. Только после этого был назначен срок, когда люди Александра могли приехать за Еленой — январь 1495 г. около Крещения. Литовскому посольству при этом было сказано:

— Чтобы нашей дочери быть у великого князя Александра за неделю до нашего великого заговенья мясного.

Задержки в переговорах, недоразумение с грамотой глубоко волновали Елену, заставили ее много передумать и перечувствовать. Твердость отца и его решимость скорее разорвать брак, чем уступить, порою вызывавшие у нее непонимание и удивление, привели к признакам сильного нервного напряжения и возбуждения. Все это явилось для нее как бы зловещим предзнаменованием будущих испытаний, душевных мук и той борьбы, которую ей придется вести на чужбине. Дочь тяжело воспринимала внушения и наставления от своих родителей, которые в течение года высказывались в тесном семейном кругу. Она многое обдумала, исподволь готовя себя остаться верной тем православным взглядам и понятиям, на которых была воспитана. И получила новое подкрепление своим нравственным убеждениям.