Пётр Чигринов - Под тремя коронами

К ереси же, продолжал Свибла, помимо Елены присоединились симоновский архимандрит Зосима, а также известный своей грамотностью и способностями дьяк Федор Курицын. Позиции еретиков в Москве усилились, когда Зосима был избран митрополитом. В это время ересь стала поистине всеохватной: она затрагивала все стороны вероучения, завладела умами множества людей разных сословий и состояний, проникла к самым вершинам церковной и государственной власти. И первоиерарх русской церкви и великий князь были затронуты ею…

Но, поняв, что излишне разоткровенничался, дьяк замолчал, тем более в это время палачи задрали рубахи, приспустили портки еретиков, и уложили их на деревянные кобылы. Секли их одновременно. Сначала потиху, а потом палачи вошли в раж и кнуты стали резче свистеть в воздухе, а красные полосы на телах сливались в одно кровавое месиво. Попы молились и это, видимо, помогало им переносить боль, но самый молодой Самсонка при каждом ударе взвизгивал жалобным голосом, подобным свирели…

Возвращаясь на посольский двор, Станислав спросил у Свиблы:

— И как же еретики себя чувствуют в Москве сейчас?

— В Москве, она вопреки гонениям одно время даже оживилась, — продолжил Свибла. Дерзость еретиков особенно усилилась, когда миновал 1492 год, то есть когда прошел назначенный людской молвой срок конца света, а он так и не наступил. Еретики говорили православным:

— Если Христос был мессия, то почему же не является он во славе, по вашим ожиданиям?

И иноки, и миряне в домах, на дорогах, на рынках с сомнением рассуждали о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов и святых отцов, а на словах еретиков. С ними стали дружиться, учиться от них жидовству. А от митрополита Зосимы еретики не выходили из дому, даже спали у него.

Видя, что посольский двор близко, Свибла сократил свой рассказ:

— Кончилось дело тем, что Зосима отрекся от митрополии. Торжество Елены — невестки государя и ее приверженцев также было не долгим: кого-то из ее сторонников казнили, кто-то был пострижен в монахи.

Вскоре был созван специальный собор для осуждения еретиков. Они защищали свое учение, но были обличены, и собор проклял их. Волк Курицын, Дмитрий Коноплев, Иван Максимов, архимандрит юрьевский Кассиан с братом и многие другие были сожжены. Некрасу Рукавову сперва отрезали язык, а потом сожгли. Иных разослали в заточение, других — по монастырям, третьих — в Новгород. Там их посадили на лошадей лицом к хвосту, в вывороченном платье, в берестовых остроконечных колпаках, в каких изображаются бесы, с мочальными кистями, в венцах из сена и соломы с надписью: «Се есть сатанино воинство!» В таком наряде возили их по улицам новгородским; люди плевали им в глаза и кричали: «Вот враги божии, хулители Христа!» Затем на них зажгли берестяные колпаки…

Некоторые из приговоренных к казни объявили, что раскаиваются. Но их раскаяние не было принято. Иосиф Волоцкий посчитал, что раскаяние, вызванное страхом, не есть искреннее.

Пан Станислав как бы про себя заметил:

— Не слишком ли строгое наказание для тех, кто верит по-своему?..

— У вас в Литве тоже строго подходят к наказаниям. Насколько я знаю, даже в городах с магдебургским правом применяется отсечение головы, посажение на кол, утопление, — ответил Свибла.

— Да, это так… Но против еретиков в Литве такую жестокость не применяли. Хотя и у нас, и не только в Киеве, сии отступники злословили Христа и Богоматерь, плевали на кресты, иконы называли болванами, грызли их зубами, повергали в места нечистые… Не верили ни в царство небесное, ни в воскресение мертвых и дерзостью развращали слабых христиан.

Желая переменить тему разговора, Петр спросил:

— А что происходит с кремлевскими стенами? Похоже, их ремонтируют?

Свибла разъяснил:

— Эти белые каменные стены, опоясывающие весь Кремль, были построены еще Дмитрием Донским. И от времени уже приходят в ветхость. Поэтому они сейчас заменяются новыми. С каждым годом вырастают стрельницы, башни над воротами, тайники и прочее. На ночь ворота в Кремль запираются, и по всей стене начинается перекличка стражи. При этом важнейшим русским городам воздается подобающая им честь в соответствии с заслугами каждого из них. Кто-то из часовых громко кричит: «Славен город Москва». Другой отвечает: «Славен город Киев»; третий продолжает «Славен город Владимир» — и так по кругу. Не обходят вниманием, конечно же, и Смоленск, — с вызовом завершил рассказ Свибла.

— Но послы предпочли дипломатично промолчать.

Прощаясь, Петр Янович сказал:

— У меня, пан Свибла, сложилось такое впечатление, что москвитяне толпятся с утра до обеда на площадях и рынках, глазеют, шумят, а дела не делают. А заключают день в питейных домах. Это совсем как у нас в Киеве или Полоцке, где жители по обыкновению проводят утро, часов до трех в занятиях, а потом отправляются в шинки, где остаются вплоть до самой ночи. И нередко напившись допьяна, заводят между собой драки.

— У нас, в Москве, пан Янович, в будни запрещается пить… Только иноземцы могут быть невоздержанными в употреблении хмельного. Для них специально за Москвою-рекою есть слобода, которая именуется Налейками. Там всегда наливают…

— А еще, пан Свибла, — вступил в беседу Станислав. — Мало в Москве хороших, добротных и красивых домов. Неужели богатых людей здесь нет?

— Богатые люди у нас есть. Причина же того, о чем ты говоришь, пан Станислав, в другом: в домах своих, вообще же без особых удобств, как можно видеть, люди живут у нас смотря по чину и месту, занимаемому в обществе. Малочиновному человеку нельзя построить хороший дом: оболгут пред царем, что-де взяточник, мздоимец, казнокрад. Завистники много хлопот наделают тому человеку. Пошлют на службу, которую нельзя хорошо исполнить, и непременно упекут под суд, а там — батоги и казенное взыскание, продажа движимого и недвижимого имущества с публичного торга. А ежели торговый человек или крестьянин необычно хорошо обустроился, ему податей навалят. Одним словом, не строй хором выше царских…

— Да, пан Свибла, завистники и недоброжелатели везде есть. И у нас в Литве тоже, — только и сказал Станислав.

Но Свибла, поощряемый такими знатными и внимательными слушателями, не унимался:

— В нашей жизни все завещано от отцов и дедов: когда боярин в широком охабне и высокой горлатной шапке выезжает со двора на богато убранном ногайском аргамаке, чтобы ехать в Кремль челом ударить государю, всякий встречный видит, что это действительно боярин, и, как того требует обычай, кланяется ему до земли или в землю. Если ты мещанин или ремесленник, ты не станешь ни зимой, ни летом впрягать в телегу или сани больше одной лошади. Наши люди завистливы и нетерпимы, они не выносят ничего выдающегося, незаурядного, своеобразного. Но если ты хочешь блеснуть пред людьми, доставить себе удовольствие, кольнуть их завистливые глаза своей ли персоной, одеждой ли слуги или упряжью — делай это разумно и осторожно. Все должны быть уверены, что это следствие твоего трудолюбия, добронравия и благочестия…