Пётр Чигринов - Под тремя коронами

В пасмурный и дождливый ноябрьский день, когда осень уже сменила роскошный багрянец лесов на поблекший бурый убор, и деревья сбрасывали последние листья со своих ветвей, к Елене прибыло посольство от отца и матери. Возглавлял его грек Микула Ангелов. Александр находился тогда в Виннице и Иван Васильевич воспользовался этим, дабы излить перед дочерью все накопившиеся обиды и сомнения. Он высказал свои опасения насчет твердости Елены в сохранении веры, жаловался на обиды и грубости Александра, просил не потакать мужу в его выходках. Ответ Елены явился для родителей свидетельством ее решимости действовать самостоятельно и свое суждение иметь по поводу высылки Фомы, и о боярынях и паньях в своей свите. Но Елена уверяла отца, что наказы его не забывает. Она написала также, что ее тяготит тайная переписка и что она хочет обо всем рассказывать мужу.

Прочитав ответ, Иоанн вспылил. Он бросил письмо на пол, наступил на него ногой и, потеряв самообладание, стал кричать о том, что проклянет дочь, если она не будет выполнять его воли. В его гневе вылилось недовольство заметным ухудшением с 1497 г. отношений между Московским государством и Великим княжеством Литовским. Иоанна все больше и больше раздражали самостоятельные действия Елены и ее показная независимость, и, прежде всего, то, что дочь ничего не сообщила о своей болезни и вообще длительное время не писала. Иоанн не хотел понимать причину отказа Александра строить для жены православную церковь на территории замка, как и участие зятя в походе в Молдавию. В памяти всплыли и все другие неприятности и несогласия. Успокоившись, он долго молчал, а затем, передавая письмо Софьи Фоминишне, только и сказал:

— Великая княгиня литовская, считай, освободилась от нашего влияния… И, похоже, не нуждается в моей опеке…

В начале 1498 г. Литва стала задерживать московских послов в Крым и из Крыма, а затем и в Молдавию и из Молдавии. Одновременно задерживались и грабились русские купцы. Для выяснения накопившихся обид в Вильно приехали князь Ромодановский и Кулешин, жившие здесь при Елене в первые месяцы после свадьбы. Иван напоминал великому литовскому князю, что его предостережение об опасности участия в походе на Молдавию спасло зятя от катастрофы и, возможно, гибели, и прибавил: опять носятся слухи о новом походе Яна Альбрехта на Стефана, и что будто бы Александр вызвался помогать брату. Иоанн писал зятю: Менгли-Гирей и Стефан правы, когда говорят, что не виноваты в пролитии крови и что великий князь Литвы не хочет с ними мира держать…

Елене отец сообщал, что ее муж наводит ордынских князей на него. При этом была высказана готовность прислать ордынские грамоты и другие доказательства враждебной политики Александра.

Но все это осталось без последствий. Александр соблюдал интересы Яна Альбрехта и полонофилов. Елена присматривалась ко всему и выжидала. Задушевную переписку с отцом, в которой нередко жаловалась на мужа и осуждала его, она прекратила.

Стараясь примирить мужа и отца, Елена как могла защищала родителя, хотя многие его действия и не одобряла. Она с горечью восприняла весть о том, что в семье отца не все благополучно: там разгорелся значительный по своим последствиям конфликт. В конце 1497 г. Иоанн стал гневаться на восемнадцатилетнего сына Василия, брата Елены, и на свою жену Софью Фоминишну. Великий князь велел схватить Василия и «посади его за приставы на его же дворе». Василия обвиняли в том, что он будто бы хотел, «отъехать» от отца, пограбив казну в Вологде и Белоозере, и учинить какое-то насилие над своим племянником Дмитрием. Единомышленников Василия — дьяка Федора Стромилова, сына боярского Владимира Гусева, князей Ивана Палецкого, Травина-Скрябина и других предали жестокой казни: кого четвертовали, кому отрубили голову, кого разослали по тюрьмам. Опале подверглась и великая княгиня Софья: посещавших ее «с зельем» «баб лихих» утопили в Москве-реке в проруби. Победу одержало окружение Дмитрия и его матери Елены Молдавской. Невестка Иоанна стала первенствовать в кремлевском дворце, а с нею высоко подняла голову жидовствующая ересь. В феврале 1498 г. состоялось коронование Дмитрия, внука Иоанна и Стефана Молдавского, и провозглашение его наследником престола.

Все это доходило до Елены, тревожило и обижало ее. Последнее письмо отцу Елена отправила в марте 1498 г., а затем переписка обрывается на несколько лет. Последнее посольство от Иоанна в Вильно было в июле, а затем в московско-литовской дипломатии также наступил длительный перерыв.

Елена жаловалась своей боярыне Аграфене Шориной:

— Если под покровительством отца я была неуязвима, то теперь, покинутая и одинокая на чужбине, опасаюсь за свое благополучие.

Ватикан не мог не воспользоваться ситуацией. Католическому духовенству, литовским правителям показалось, что пора уступок и нерешительности миновала и настал их час. Под их влиянием Александр также отказался от колебаний и поблажек жене. Он окружил Елену такой тесной стеной католиков, что всякие отношения с Москвой прервались. Великая княгиня оказалась в своеобразной осаде…

Такую же нерешительность Александр проявлял и при назначении нового митрополита. Целый год с мая 1497 г. он еще колебался навязать русскому населению своего ставленника. Но теперь утвердил на митрополии смоленского епископа Иосифа Болгариновича, родственника князей Сапегов. И новый митрополит начал действовать в духе политики великого князя. Начались явные притеснения православных, усилилось давление на Елену Ивановну. Находившемуся при ней подьячему Федору Шестакову удалось передать князю Оболенскому, жившему в Вязьме, письмо: «у нас стала замятия велика между латыни и нашим христианством; дьявол вселился в смоленского епископа и в Ивана Сапегу. Великий князь неволит великую княгиню в латынскую веру… да и все христианство наше хотят отсхимить… И государыню нашу Бог научил, да попомнила науку государя отца своего. И государыня великая княгиня отказала…»

Это письмо, написанное на скорую руку, попало в Москву в мае 1499 г., почти одновременно с вестью о болезни Елены.

Погожим осенним днем к Москве подъезжал богатый обоз бывшего подданного Александра князя Семена Бельского. Князь снова и снова убеждал себя в правильности принятого решения. В Литве настолько сильным было притеснение православных, что оставался один выход — отъезд в Москву и переход на службу тамошнему государю. Не зря же, думал Бельский, вот уже двадцать лет как многие князья тянутся в Москву. Первыми были Иван Воротынский и Александр Перемышльский, затем Дмитрий Воротынский, потом Семен Воротынский с племянником Иваном, далее князь Иван Бельский с братом, позднее Иван, старший из князей Одоевских. За ним последовали Мезецкие, Вяземские и другие родовитые, знаменитые князья со своими боярами и слугами. Хотя в целом, думал князь, жизнь в Литве высшему сословию западнорусского народа и должна была казаться более привлекательной. Литовское государство давало человеку больше простора, создало сословные привилегии. Здесь не было тяжести государственной опеки. В Москве же, наоборот, власть государя железным обручем сковывала все проявления жизни, и боярину жилось не свободнее, чем крестьянину.