Кирилл Богданович - Люди Красного Яра [Сказы про сибирского казака Афоньку]

И через несколько дней новый десятник, недавно вернувшийся только с годовальщины в Канском острожке, уже выезжал из Красноярского острога с двумя казаками разыскивать князца Ишинея.

Шел Афонька с наказом — привести Ишинея с его людьми к шерти на верность русскому царю. Но как привести? Управится ли? Это-то больше всего и пугало Афоньку. Как бы не осрамиться в таком деле. Как с ними, с киргизами, держать себя, чтоб и им обиды не было, и русским стыда не стало? Вот задача Афоньке досталась!

Как он съезжал с острога, ему дали две грамоты. Одну — что он-де Красноярского острогу конной сотни десятник, имярек, есть доподлинный посол, и путь держит в землицы князя Ишинея от Красноярского воеводы. А другую грамоту давали к самому князцу Ишинею, чтоб тот вновь по-прежнему служил государю русскому и чтобы шерти больше не нарушал. И за то ему, Ишинею, по государевой милости вина в изменном деле снимется.

Дали Афоньке еще поминки для князца и его лучших людей: сукна цветного, каменья одекуя, опоясок цветных, блюд медных и оловянных, уздечек наборных и попон, узорами шитых. Дали и денег, если что, — в поминок дать. Все дали по описи.

Подьячий Богдан Кириллыч опись делал самолично и, прочитав ее Афоньке при воеводе и приказных, и Дементии Злобине, велел десятнику к той описи руку приложить.

И вот Афонька с двумя казаками из своей сотни шел в киргизы. У каждого было два коня. На одном, ратном, ехал сам, а другого, вьючного, вел в поводу за собой. Везли на них поминки Ишинею и дорожный припас: сухари, крупу, толокна немного, мясо сохатиное сушеное.

Уже неделю как шел Афонька с казаками все на полудень и чуток на восход солнца. Первое время пробирались тайгой, по тропам, по речкам и ручьям. Мимо улусов, с которых на Красный Яр ясак брали. Шли не скрываясь, и всем ясачным, какие встречались, говорили, за чем шли. Знали, что все едино — весть о посольстве добежит до киргизов быстрей коня.

Из тайги Афонька вышел в степи. Тут стало веселее идти, не то, что в чащобе.

Здесь, в степи, уже совсем сухо, только кое-где в ложочках и балках следы от талых вод весенних проглядывали. Степь зеленела от трав и многоцветья. Летали, звенели-стрекотали птицы, жуки, разная тварь степная. Обдувал ветерок. Дни стояли погожие. Небо было синее, лишь изредка на него набегали легкие облака. Под самыми облаками кружили беркуты, а от облаков по степи бежали быстрые, как джайраны, тени.

Попервости в степи Афонька опасался. И потому даже коней на ночь не велел треножить — их привязывали на длинном поводе близ себя. Несли в черед караул. Но и спал каждый вполглаза, и на каждый шорох — ветер ли прошумит, конь ли копытом стукнет — вскидывались: кто там? Караульщик чередной успокаивал — мол, ничо, и опять укладывались. Афонька, отыскавши глазами Воз, сразу же придремывал.

Притомившись за несколько дней пути, казаки сказали: плюнь, Афанасий, на страхи и опаски, чо, мол, на ночь караулы держать, все едино, коль наскочат на нас лихие люди, то не отбиться нам от них и не уйти: одни, как палки, посреди степи-то. Но Афонька, хоть в душе согласный с ними был, на это не пошел. На службе-де, а не так просто едем. Скажут, какие русские беспечные, чо за воины, коли порядка не блюдут.

Выезжали они со светом и ехали все вперед и вперед, оглядывая степи. Ехали, переговаривались. Все дивились на богатые земли. Не раз сходили с коней, рыхлили саблей землю, мяли в руках. Богатая была земля, жирная, веками не троганная. Пахать бы такую землю, засевать — сколь хлеба уродилось бы! Эка благодать! Но попробуй сунься — киргизы не дадут этой земли. А может, она еще чья, а киргизы здесь так, разбойничают против местных.

Степь вся была ровная. Но часто встречались холмы дивные. Так — холм как холм, не высок, а на нем — самое-то дивное — каменная баба стоит, идол, стало быть, и каменья-плиты вкруг холма понаставлены: не то капище [49] Капище — языческий храм. языческое, басурманское, не то могилы чьи. Объезжали такие холмы стороной, крестились и плевали через левое плечо трижды: черт его знает, чо это такое. Но раз Афонька насмелился. Слез с коня, велел казакам его подождать и взошел не без опаски на холм, к бабе каменной. На камне было вырублено лицо. Узкие глаза глядели поверх Афонькиной головы, выступали скулы углами, плоский нос, губы толстые. Сколь она стоит так-то, на степь глядючи, ровно страж каменный? Чего выглядывает? Афонька насмелился, потрогал шершавый, нагретый солнцем камень. Ничо — ни гром над ним не грянул, ни земля под ним не разверзлась. Но на всякий случай Афонька снял шапку, перекрестился на восход солнца, «чур меня», — прошептал и окрестил троекратно каменную бабу. Так-то будет лучше. Потом, путаясь в высокой, по колено, траве, спустился с холма. «Вот сено-то где, ах трава какая, не зря киргизы тут со своими табунами и отарами кочуют. Богатая земля, хотя и знойно, не в пример, как у нас, в Качинской землице».

— Ну, чо там? — спросили казаки, когда он овершился.

— Да ничо, идол каменный стоит, лик в камне высечен, страшон. И все.

По ночам теперь Афонька позволил треножить коней. Оставив казака сторожить, помолившись, остальные ложились спать. И спали с храпом, со свистом, потому как наболтавшись за день в седле, по духоте и зною, уставали, как псы.

И вот наехали они на большую реку. Но то был не Енисей. Афонька слыхивал, что есть в полуденных от Красного Яра далеких землях великая река Абакан. Верно, она это и была. Им надо было за Абакан, и они долго искали броду, но так и не нашли и переплавлялись вплавь.

Едучи по степи, они не встречали никого, только видели, что киргизы или кто другой тут бывали — им попадались овечьи орешки и конские яблоки, а то и места, где юрты стояли. И, по всему видать, не так давно. Видно, не хотели с ними, с казаками, встречаться и уходили в степь, снимаясь со становища за день-два до них. И хоть и не встречали они никого, но Афонька нутром чуял: следит за ними чей-то глаз недобрый. Первые дни он озирался, останавливался, даже на седло становился — все одно никого не видел. Казаки тревожились — зачем, мол, чо там? Афонька успокаивал, отвечал, гляжу-де, нет ли юрт Ишинеевых. А сам чуял — смотрят… Но потом он и с этим пообвык. «Глядите, глядите, чума вам на головы», — ворчал он себе в усы и уже больше не оборачивался, все ехал и ехал.

Иной раз Афонька или кто из казаков примечали, будто маячит на самом краю степи вершник. Но оглядевшись, не примечали никого. То ли морок на них находил, то ли впрямь кто был — неведомо.

— А пес с ём, — говорил тогда Афонька. — Еще чо! Будем мы на вас досматривать, коли и рыщете вы за нами тайно, ровно волки по нашему следу крадетесь.

И опять ехали и ехали, пока не стало видать по всем приметам, что недалеко уже большое кочевье. Помет конский и овечий, и верблюжий стал попадаться чаще, и следы кострищ чаще встречались, и другие приметы человеческого жилья — ни одна былинка не проросла на горелых местах и пылью степной их не припорошило.