Кирилл Богданович - Люди Красного Яра [Сказы про сибирского казака Афоньку]

Бросив повязанных иноземцев у лодки и оставив около них Елисейку, Афонька с Костькой кинулись к юртам.

— Стой, вражьи дети! — по-татарски кричал Афонька на бегу. — Это мы, русские! Никуды, люди, не бежите, а не то постреляем всех к чертовой матери.

Перепуганные улусные сгрудились около юрт, выли от страха, глядючи на подбегавших казаков. Иные повалились на колени. Бабы с воем заслоняли визжавших детей.

— Да цыть вы! — подбегая к ним, крикнул Афонька. — Не тронем мы вас! Где наши казаки полоненные?

— Там, там, — замахали в сторону одной из юрт татары.

— Эй, братцы! Здеся мы, — глухо донеслось из юрты, на которую указывали татары. — Слобоните нас, родимые. Худо нам, повязанные лежим. Посрамились мы…

— Ах, чертушки вы! Живы! Все ли живы-то? — заорал Афонька, бегом направляясь к юрте.

— Живы, все живы!

Подскочив к юрте, Афонька рывком сорвал полог. Пред ним, прямо на земляном полу, все оборванные, прикрученные по два спиной к спине, сидели казаки, вертели головами. Непоодаль от них лежал пятый, Ивашка, и тихо постанывал.

— Живой ли, Ивашка-то, а? — забеспокоился Афонька, наклоняясь над ним. — Худо тебе шибко?

— Живой он, — отвечали казаки. — А только верно, шибко худо ему. Цинга замучала. Да ты нас-то развяжи, мочи нет, руки-ноги свело от пут треклятых.

— Ладно. До острога доберемся, выходим Ивашку. Черемшой кормить станем, — говорил Афонька, разрезая ножом ремни, которыми скручены были казаки. — И долго вы так-то? — спросил он их.

— Долго, ох долго. Уж не чаяли, что и спасение нам будет. А ты кто такой будешь, казак?

— Во дурни! Не признали? Афонька я, Мосеев, со злобинской сотни, с конной.

— Фу ты черт. И впрямь Афонька. Темно в юрте-то, не разберешь ничего. Ты как же про нас дознался?

— Долго сказывать. Опосля поведаю. Сейчас времени нет. Я чаю, вот-вот сюды вся ватага нагрянет. Оружие-то ваше они куда подевали?

— Да здесь должно быть, в улусе где-нибудь. — Казаки, кряхтя и охая, поднимались с земляного пола, растирая затекшие руки и ноги.

— Татаров допытать надо, — сказал один из них.

— А татары эти, слышь, Афонька, изменники, — заговорил другой.

— Истинно так, — добавил третий. — Ни один не схотел до наших добежать, чтобы весть подать, какая беда с ними случилась.

— Да ничо они не изменники, — вмешался четвертый. — Запуганы они. Боялись, видать. Их-то сколь на улусе? Совсем ничего. Кто уйди — сразу приметно будет. А этих-то, воровских людей неведомых, раза в четыре больше, и все оружные и злы, как псы.

— Это верно, что запуганы, — согласился Афонька.

Они все вышли из юрты.

— Ну вот и оружие ваше, — сказал Афонька, показывая на Костьку, к которому татары усердно стаскивали пищали, сабли, копья.

— Давай, давай! Все тащи! — покрикивал на них Костька. — Все до самого ножичка засапожного. И чтоб зелья ни порошинки не осталось, ни свинцовой пульки махонькой. Ай, казачки, здравствуйте во веки веков, браточки! — И он кинулся обнимать казаков, с которыми не чаял и свидеться. Те тоже тискали его, хлопали по плечам и спине, орали с радости что-то. Потом похватали свое оружие, стали осматривать перво-наперво пищали: целы ли замки на них, не погнуты ли стволы. Пищали были целы. И припас весь для огненного боя невредим остался. Видать, иноземцы все это для себя берегли. Здесь не было только пищалей Романа Яковлева и тех двух убитых казаков. Это было худо.

Собрав оружие, казаки вынесли из юрты Ивашку. Можно было не мешкая отходить в Канский острожек. Но Афонька дознался от двух повязанных иноземных мужиков, что к завтрашнему утру вся воровская орда должна быть в улусе, чтобы забрать ясырь, то есть казаков полоненных, всех улусных мужиков и баб, и отходить в свои землицы, по дороге грабя и разоряя ясачные улусы.

— А не дадим мы им, окаянным, уйти. Помстим за наших товарищей. За Романа Яковлева и казаков побитых.

— А как помстим?

— Да чо — как? Затаимся до утра в улусе и встретим их огненным боем, чтоб вдругорядь неповадно было русских людей смертным боем побивать. Как из засады вдарим со всех пищалей!.. Нас-то теперь семь, без Ивашки. А их-то всего двадцать было. Пятерых уже нет: два побиты, да трое полоненных. Остается пятнадцать. А мы уж всемером-то да с огненным боем враз их сомнем. Правда, у них тож три пищали есть. Так дело опасное будет. Но мыслю я — осилим мы их.

— Верно, то верно! — закричали казаки. — Мы им попомним наши обиды, как они нас сонных повязали да на арканах волокли, да жрать не давали, да с боем допытывали дороги на Канский острожек, да на острог Красноярский.

— Эх, казачки! Не будь старое помянуто: а как же этак-то вас сонных повязать могли? Чо вы наших сибирских обычаев не ведаете: один спит — двое на стороже стоят? Вот, старые-то люди сказывают, и Ермака Тимофеевича, что первый Сибирь воевать пришел и татарского царя Кучума войско побил, вот так с его дружиной сонными и извели.

— Да вот, бес попутал. Наука теперь впредь будет.

— То-то, наука! Ну ладно, в остроге там разберутся — как и чо. Да и кто старое помянет — тому глаз вон. Ныне нам о другом мыслить надобно — к завтрашнему утру приготовиться, да так, чтоб никакой порухи нашему промыслу не учинилось.

Всю ночь казаки не спали — готовились к опасному делу. Под самый свет, вызнав, откуда должны подойти к улусу иноземные люди, Афонька, которого все слушали как старшего без прекословия, услал пять казаков в засаду, отсечь дорогу назад, а сам с Костькой остался в улусе. Ивашка, хоть и хворый, с радости, что освобожден, повеселел, приободрился и запросил, чтоб и ему пищаль дали.

Порешили так: тех полоненных мужиков иноземных повязать, заткнуть им рты и спрятать в юрты вместе с улусными. А самим ждать, и как только ватага к улусу подступит, то по Афонькиному знаку бить из пищалей без всякой пощады, и в первый черед тех, у кого наш огненный бой будет. А те, пятеро казаков, из засады навалятся.

Казаки укрылись, кто где мог, и стали ждать.

Иноземные воровские вышли из тайги, когда солнце уже поднялось высоко. Шли они кучно, и Афонька насчитал их ровно полтора десятка. У трех из них были пищали. Они несли их как палицы, положив на плечо, держа рукой за ствол прикладом назад.

— Ну давай, господи, благослови, — обратился он к Костьке с Ивашкой. — Вон как до той колоды дойдут, эвон шагов за двадцать от нас лежит, так и стрелять учнем. Ну, ну, еще немного. Давай разом — в тех, которые с пищалями, — пали!

И три пищальных выстрела грянули как один. Три иноземца повалились наземь. Но дальше пошло не по Афонькиному расчету. Остальные иноземцы не побежали назад. Они, еще не поняв, что случилось, остановились, как лбом в стену уперлись, потом заметались. Но один из них заорал что-то, и все, похватав луки, стали отходить, меча стрелы на разные стороны, потому как не знали, откуда еще ждать им беды.