Кирилл Богданович - Люди Красного Яра [Сказы про сибирского казака Афоньку]

— Ну вот, — прикладывая печать к грамоте, сказал воевода. — Пошлем грамоту на Тобольск, а пока приговор оттуда придет, правь, Афонька, десятниковы дела. Ясно ли тебе?

— Так уж чо тут неясного? Благодарствую за милость твою.

— Ладно, ладно, новый десятник Афонька. Пойдешь приказчиком в Канский острожек, хоть еще Самсонову срок его полный не вышел.

— А… — начал было Афонька.

— Помолчи. Сменяй Самсонова, раз он не умеет людей из беды уберечь.

а Красный Яр пришел с тремя рядовыми казаками томский служилый человек, десятник Волынко Терский. Принес он воеводе красноярскому, Никите Карамышеву, дурную весть о том, что люди киргизского князца Ишинея вновь шерть на верность нарушили, от ласки царской, от даров-поминков отказались и ясак не дают.

Говорят, мол, один у нас царь, свой — Алтын-хан. И грозят еще русским великими грозами. А откочевали, люди сказывают, в полуденные земли, что за Красноярским острогом в дальних далях. И надо, стало быть, того князца опять в русское подданство приводить, под высокую государеву руку. Иначе иным пример дурной будет. И иные шерть нарушать станут. А вот как поворотить его, Ишинея этого, добром или силой, это дело его, воеводы красноярского.

Помрачнел Карамышев, слушая те вести. Опять воровство, делу поруха! Да еще набега жди от киргизских людей, коли они где-то близ красноярских земель объявились. И сколько же это можно князцу Ишинею так-то вот — то туда, то сюда.

Беда с этими киргизами. Если, к примеру, пойти против них большой войной, чтоб побить разом, — не выйдет, одним без подмоги нечего и затевать. А от прочих воевод — что Кузнецкого, что Томского, что Енисейского или иных кого — помощи не жди… Первое — без царского на то указа ни за что не пойдут. Другое — все в дальних далях, за сотни верст один от другого, да и сами скудны ратной силой. Третье — своих забот у каждого поверх головы. Те же киргизы… И выходит — беда-то одна, а вот сговору, чтоб супротив нее союзно выступить, — не выходит. Да и сами воеводы спесивы, завистливы, боятся друг друга — а что, если кто лучше окажется? Победы и славы каждый только себе хочет.

Долго смотрел Карамышев в слюдяное окошко приказной избы, отвернувшись от прибывших. Все думал — делать-то что? Куда ни кинь — везде клин. Выходило одно — искать Ишинея, коли он в окольные от Красноярского острога земли откочевал, и вновь добром на русскую сторону обращать. Это в который же раз!

Пнув с досады в стену, Карамышев обернулся к томским служилым людям и к своим атаманам да приказным, которых велел призвать к себе.

— Ну, что делать станем?

— Может, аманатов-заложников побьем, коли, значит, ихние люди шерть нарушили, а? — подал голос сын боярский Иван Птицин.

Приказной подьячий Богдан, щурясь — кто говорит? — закивал было головой, но воевода только рукой махнул.

— Э, советчики!

Прошел по горнице несколько раз.

— Аманаты! Ну и толку-то от того? Киргизов этим до нас не повернешь. Да и за что аманатов живота лишать? Киргизы ведь миром отошли. Ишинеевы люди-то. Не побили никого, в полон не угнали — ни из наших, ни из ясачных. Грозили только: вот-де мы русских побьем.

— Они за аманатов выкуп сулили дать. Немалый, бают, выкуп, лошадьми и казной соболиной, золотом еще, — молвил Волынко, томский десятник.

— Что в том выкупе! Отдать им аманатов, тогда они и вовсе из-под нас уйдут, — прогудел из угла Дементий Злобин, атаман конной сотни красноярской.

— Это верно, — кивнул Карамышев, — не след нам аманатов ни побивать, ни за выкуп отдавать. Пусть сидят пока. Тут другое надо: в киргизы ехать, послов посылать к Ишинею…

Все молчали — надо так надо, на то и воевода, чтобы указывать. А Карамышев, оглядев всех, кто в приказной избе был, закончил:

— Ин быть по сему.

— А кто в послах пойдет? — спросил Дементий Злобин.

— А хоть ты!

— Ну, я! Я разговоры весть не ученый. Вот этим, — он похлопал себя по левому боку, где сабле место, — я еще могу разговоры весть. Да и чести больно много будет, ежели за каждым князцом атаманы ходить будут. Вон подьячий, Богдан Кириллыч, пущай в киргизы идет — он грамоте ученый, да и…

— Тоже чести много будет, — не дал досказать Злобину Карамышев, — чтобы подьячего, да еще приказного, к Ишинею посылать.

Богдан же, услыхав свое имя, только вскинулся и глазами захлопал, а по горнице смешок прошел — учудил атаман: Богдана Кириллыча в послы посылать. Он же слеп, Богдан тот. Ходит по острогу — с издаля никого распознать не может. Да и так, хоть грамоте ученый, а как бы блажной, не от мира сего. И сабли в руках держать не умеет. Нет, тут нужен человек мужественный, который за себя постоять сумеет.

Когда смех утих и разобиженный Богдан кончил бубнить себе под нос, Карамышев сказал:

— Нужен в послах не только человек верный, а чтоб горяч, как Дементий наш, не был. И чтоб умом скорбен не был… Ну, да ума-то хватит и у Дементия, и у Богдана Кириллыча. И чтоб воин был умелый, не трус какой. А из Богдана Кириллыча какой воин? Нет, ни атаман, ни приказной подьячий не гожи в послы по статьям разным.

— Вот новый десятник в конной сотне — вот тот казак добрый, — вдруг заговорил до сих пор молчавший Емельян Тюменцев, атаман пешей сотни.

Все обернулись на его голос и уставились на него, а Тюменцев продолжал:

— Не рядовой — десятник, начальный, стало быть, человек. Ежели послом к Ишинею слать — тому не обидно будет. А сам тот десятник — казак добрый: смел и в дураках никогда не ходил, рассудителен опять же…

— Какой еще новый десятник? — сердито спросил Карамышев.

— А тот, что замест убитого Романа Яковлева поверстан. Он еще в торги ходил с одним торговым человеком. Про новые землицы разведывал.

— Афонька то, — опять прогудел из угла Дементий Злобин.

— А, Афонька, — улыбнулся Никита Карамышев. — Как же, как же. Востер казак. А справится ли с такой службой?

— Он-то? Афонька? Управится, — ответил Дементий Злобин. — Уж мне ли его не знать, Афоньку-то!

— Ну что же, пошлем твоего Афоньку в киргизы. Грамоту ему дадим, чтоб все как надо было. Как он, по-ихнему, по-киргизски, разумеет?

— Умеет. Он и по-татарски может. У него в женах-то, слышь, татарка-новокрещенка.

— Ну, стало быть, пусть так и будет. Пойдет Афонька в киргизы править посольство. Все. Днями же, не мешкая, пусть и отправляется. Да с собой для почету пусть казаков возьмет. Не для того Ишинеева почету, а для своего, посольского.