Кирилл Богданович - Люди Красного Яра [Сказы про сибирского казака Афоньку]

Уже часа три, как продвигались они с сегодняшнего — утра по всем им ведомому, хорошо езженному конному ходу.

Июльский день был как никогда знойный, и даже здесь, в тайге, было душно. Накануне в ночь прошла большая гроза с обильным ливнем и сейчас еланьки, какие попадались дорогой, дымились паром.

Сморенный зноем, Афонька, ехавший конь о конь с Птициным, придремывал в высоком киргизском седле, опустив повод: конь его шел ладно и без повода, давно Афонька на нем ездил. Так бы он и придремывал, ежели бы вдруг не вывел его из дремы Птицин.

— Слышал ли, Афанасий, Севостьяна Самсонова в дети боярские поверстали?

— А как же, слышал, — еле разлепляя глаза и зевая ответил Афонька.

— А ведь вы с Севостьянкой-то вместе рядовыми казаками сюда пришли?

— Ну так чо? — сонно отозвался Афонька.

— Да так, ты вот, хоть и в десятники вышел, а все ж служилый по прибору, в казаках числишься, а он, Севостьян, вишь, — в дети боярские писан…

— Ну так чо? Стало быть, за службу пожаловал его государь.

— А твоей службы, поди-ка, не менее было по вся годы?

— Кто сочтет — более али менее. Все мы равно служим, а уж как кому выпадет… — и Афонька опять широко зевнул.

— Э, нет! Не скажи, не скажи…

Птицин умолк, и Афонька опять стал клевать носом.

«Самсонов, Самсонов… Ну и чо — Самсонов, — сквозь дрему пробивалось у Афоньки. — Ну — сын боярский… Эко диво…»

И Афонька снова совсем уж было придремнул, но тут Птицин, ну будто бес ему в одно место пальцем свербил, опять к Афоньке пристал.

— А ведь тебя десятником поверстали, как ты в Канском зимовье казаков безвестно куды подевавшихся нашел. А Самсонова, он приказчиком там был, до срока с годовальщины отозвали. Так?

Афонька от этих расспросов начал уже злиться, сердито заерзал в седле, силясь усесться половчее. От долгой езды он уже изрядно устал, в сон клонит, а тут Птицин…

— Ну так, так! Ну и чо дале? — рассерженно отозвался он. — Чо тебе надобно, чо привязался с тем Самсоновым? Вот, сатана, распятнай тебя…

— Зря лаешься, десятник, — обиделся Птицин, — я ведь по-доброму хотел.

— Ладно, — смущенно буркнул Афонька. — Не серчай, что избранил. Это я с досады… В дрему клонит, а ты со спросами…

Афонька отер рукой шею под широко расстегнутым воротом, закинул вверх голову. Сквозь частые лапы пихтача пробивались горячие солнечные лучи. Солнце забралось уже в самую высь и пекло оттуда нещадно.

— Полудень уже, — сказал Афонька и глянул на Птицина, как-никак, а тот и по чину и по должности все же старшой был. Птицин понял и согласно кивнул — пора было делать привал.

— Тут вот, с полверсты ходу, ручей будет, — сказал Афонька.

— Ага. Там у ручья и привалимся.

…Сонно журчит ручей. Звенит таежный гнус-кровопивец, от которого ни днем, ни ночью нет спасенья. Дымокур, раскинутый казаками, почти не помогает. И все же притомившиеся казаки уползли в чащобу, где потенистее, спят, укутав головы от гнуса кто рушником, кто чем. Остались караульные. Один у стреноженных коней, которые по жаре и пасутся-то кое-как, другой у дымокура.

Слушая бурчание ручья, гудение гнуса, столбом колышущегося над становищем, звяканье конских ботал и недалекое топтание коней, слушая все это знакомое, привычное, Афонька дивился тому, что все мысли его вились сейчас вкруг Самсонова. Никогда того ранее не было, а тут на тебе — как наваждение. И все Птицин тот — это надо же: пристал как банный лист — Самсонов да Самсонов…

И стал Афонька про Севостьяна вспоминать.

Казак Севостьян Самсонов по грамоте именной государевой за свою службу вышел в дети боярские. Срок же его службы был долог и дела службы его — многие. Старше Афоньки он годами лет на десять-пятнадцать. В Сибирь пришел гулящим делом в год, когда вышел мир со свеями и ливонцами, с которыми Севостьян воевал лет шесть [55] Свеи — шведы. Имеется в виду шведская интервенция, завершившаяся в 1617 году мирным договором между Россией и Швецией. . Прослужив разных служб в разных сибирских городах бессчетно, Самсонов поверстался в полк к Дубенскому на острожное ставление в Красном Яру. Тогда и Афонька, и еще многие гулящие поверстались к Дубенскому.

Афоньке в ту пору было лет двадцать, а Самсонову уже за тридцать. И хоть Самсонов в десятники не был поверстан, но десятниковы дела не раз вершил по наказам Дубенского и других воевод, потому как был мужиком уже бывалым, много чего знал. Да уж чего-чего, а не в приклад иным казакам, многое умел видавший виды Севостьян. И ревность к службе имел, и сноровку, но с товарищами, сколь помнил Афонька, ласков не был, и когда в старших бывал — трудно додавалось казакам.

Севостьян Самсонов был видный и статный, ростом почти в полтретья [56] Полтретья — два с половиной, т. е. две единицы и еще половина третьей. Сравни полтора (из полвтора) — единица и еще половина второй. аршина, грудь широченная, как печь, — ни один кафтан не держался на Севостьянке, ни одна рубаха из покупных — сразу лопалась, только шевельнет Савостька плечьми. Два казака, а то и три свободно влезали в его одежу. Савостька страх как не любил такие затеи. Однажды он застал за таким делом казаков и как было их трое в его кафтане, так он их сгреб в охапку и снес из острога до плотбища и вытряхнул их как кутят в Енисей. На Савостьку били челом те казаки, но их же, жалобщиков, воевода выдал головой Савостьке, потому как сами все ж виноваты были — не озоруй, не зли человека, коль ему не по нраву шутки и забавы.

Дивились казаки не раз, глядючи, как Самсонов ломал подковы, поднимал коня на горбу, свивал в сукрутину молодую осину у корня и из той сок капал, рвал толстые веревки и даже цепи. Голос у Савостьки был зычный. Светлые волосы вились крупным кольцом, а серые светлые глаза были завсегда холодны — Самсонов, почитай, никогда не смеялся и улыбался тоже редко.

Савостьку боялись. В бою: в пешем ли, в конном ли, воинские иноземные люди всегда норовили обойти его стороной, страшились его вида и голоса. Потому редко доводилось Севостьяну сойтись грудь грудью с государевыми непослушниками и изменниками.

Афонька, который не раз вместе с Савостькой ходил во многие походы, видел однажды, как тот рассек саблей чуть не на-полы одного коянова мужика, из тех, которые союзно с сотовыми улусными людьми взбунтовались, отказали в ясаке государю и напали на отряд Самсонова, когда ходил он на ясачный сбор.

Попервости Самсонов ходил под началом иных служилых, но потом и его стали ставить в голове. С людьми Самсонов был строг, к нуждишкам их не заботлив, а к чужой славе завистлив.

Афонька помнит, как долго косо смотрел на него Самсонов. Изобиделся он тогда на то, что поверстали Афоньку десятником на выбылое место Романа Яковлева и на его, Самсоново, место, в Канское зимовье приказчиком поставили. Та перемена до сроку вышла Самсонову потому, что жесточь к людям служилым проявил.