Кирилл Богданович - Люди Красного Яра [Сказы про сибирского казака Афоньку]

— Не срамись! — вскрикнул Птицин. — Ужель, думаешь, в приказе у воеводы и на Москве в Сибирском приказе дурнее тебя? Эх, Афанасей! Ну ты порой как дите… Все, Афоня, сосчитано. Ни один соболь — будь то ясачный, аль поминочный, аль пошлинный, аль еще какой — безвестен не остался. Все они в книгах вписаны — по вся годы. И в описях же писано, сколь денежного и хлебного жалованья каждому казаку дадено по вся годы его службы. И коли бы прибытку было мене, чем расходу на нас — давно бы с острога всех свели.

Афонька молча выслушал Птицина, вздохнул и ничего не сказал. Ему стало досадно, что все сосчитано, занесено в книги. И вправду дуреть стал — корил он себя. Будто не ведал и сам про то… Про соболи-то писано да не про каждого казака, который соболя ясачного принес, а про всех разом. Вот сколь он, Афонька, соболей с ясачных сборов принес, сколь тот же Самсонов — такого поди-ка счета и нет.

— А все ж, ежели на каждого раскинуть, то сколь придется? — вдруг заговорил Афонька.

— Ты про чо это? — покосился на него Птицин.

— Да так. Вот никак не могу сойтись со счетом.

— Не делом занялся, Афанасей, не делом. Ты десятник и думай о своем, а о том — пусть иные думают, кто к тому делу приставлен, — сердито заговорил Птицин.

— Может, и твоя правда, Иване. Но я вот к чему. Даве ты сказал, мол, чо я, чо Самсонов — в ровне бы всякие службы служили, а не в ровне зачтено нам: Самсонов в дети боярские вышел, а я в казаках остался, хоть и десятник…

— Это верно, говорил я такое, — ответил Птицин.

— Ну вот и стал я прикидывать: верно, службы вроде наши с Севостьяном и равные, а вот поди ж ты — зачет разный. Вот и стало мне занятно, какая мера тут есть, а? Ты не ведаешь ли, Иване?

— Ей-ей, Афанасей, не ведаю, да и нет меры такой, чтоб, стало быть, каждому все зачесть…

— Ну, а как тогда вершат: этому вот в дети боярские, а тому в прежнем чине оставаться?

— Вот того я не ведаю, Афанасей.

— Да-а, — протянул Афонька. — Занятно все это, занятно. Ну и задал ты мне загадку, Иване.

Птицин не знал, что и ответить десятнику, промолчал, но Афонька вновь заговорил:

— Ты не думай, будто мне на Севостьяна зависть пала или чо. Мне для себя надобно ведать — какой мерой служба наша меряется. Не только моя, а каждого. Твоя вот, их вот, — Афонька указал на едущих позади казаков, которые о чем-то своем перемолвлялись.

Птицин только глядел на Афоньку, не зная, что и отвечать ему. Да и что отвечать было? Какая тут мера могла быть? Тьфу ты, нечистый дух! Надо было Севостьяна Самсонова поминать.

Афонька же, видя, что Птицин молчит и ничего сказать не может, помрачнел, насупился и стал думать все про то же.

С такими думами пришел Афонька на Красный Яр. В остроге было людно и тревожно. Доходили вести, что государевы вечные непослушники и изменники киргизы опять грозят войною, подбивают тубинцев, кызыльцев и иных земель людей идти на Красный Яр.

По всему уезду разосланы были дозорные и посыльщики, упреждали пашенных крестьян по деревням, ясашных по улусам, чтоб настороже были.

Афоньку сразу же наладили с дозорными объехать заречные деревни. А над всеми дозорными ставлен был сын боярский Севостьян Самсонов. Ставлен на это был новым воеводой Даниилом Харитоновичем Мотовиловым.

Севостьян Самсонов, хмурый и неулыбчивый, созвавши всех дозорщиков и посыльщиков, давал наказы. Ждал и Афонька, когда до него черед дойдет. Но Самсонов все обходил его. Наконец, всех услал Самсонов, один Афонька остался. Склонив голову набок, он смотрел, как Самсонов, расхаживает по горнице в своей избе. Самсонов не заговаривал, и Афонька ничего не спрашивал — сидел себе, поглядывая на Севостьяна.

Долго ходил Севостьян по горнице, высокий, тяжелый на ногу — половицы так и поскрипывали под его шагом да в поставце посудины разные тихо звякали.

Афонька сидел вольно, вытянув ноги и откинувшись спиной к стене, расстегнувши кафтан. На улице было знойно, а в горнице у Самсонова попрохладнее и сумеречно — ставни были примкнуты и свет скупо шел из щелей.

Наконец, Севостьян остановился супротив Афоньки.

— Чо молчишь-то? — спросил он своим рокочущим голосом.

Афонька пожал плечьми:

— А чо мне говорить? Жду, чо ты скажешь.

— Ждешь? — пророкотал Самсонов и, помотав головой, вновь зашагал по горнице.

— Ага, жду, — ответил Афонька, следя глазами, как он мотается туда-сюда.

Походив немного, Самсонов сел на лавку рядом с Афонькой.

— Ну вот. Дозорщиком пойдешь по заенисейским деревням, как иные, — чтоб упредить об опасном деле. Ясно ли?

— Ну дак! Чего яснее.

— Пойдем мы с тобой вместе.

— С тобой? — удивился Афонька. — А тебе какая нужда приспела идти, ай думаешь, я один не управлюсь?

— А чо? — в свой черед запытал Самсонов. — Ай не любо тебе со мной идти? Ране-то не раз ходили по всякие делы.

— Так нужда тогда была, чтоб вместе службы какие-нито справлять, а тутока уж велико ли дело — дозором объехать и упредить…

Самсонов поднялся, навис над Афонькой горой, недобро сощурился на Афоньку серым неживым глазом. Подобрав под себя ноги, Афонька выпрямился на лавке и уже недобро спросил:

— Чего, Севостьян, воззрился на меня? Говори, коли дело есть. Ну, вместе так вместе дозором пойдем, мне-то чо: ты в голове ставлен, как укажешь, так и будет.

Афонька встал, нашарил на лавке шапку, застегнул кафтан.

— Пошел я. Скажи только, когда съезжать с острога — седни ли, аль заутро?

— Годи, Афанасей, — остановил его Самсонов. — Вот…

Он умолк и все так же пристально смотрел на Афоньку.

— Ну? — уставился на него Афонька. — Чего в гляделки-то играть вздумал, Севостьян? Говори уж, чо у тебя на душе?

— Вправду ли, Афонька, сказывают, будто сердце ты на меня имеешь? — спросил вдруг Самсонов и подтолкнул Афоньку к лавке. — Сядь, Афанасей. Вот, потолковать хочу…

— Эвон ты про чо! — Афонька усмехнулся. — Бог с тобой, Севостьян, за чо мне на тебя сердце иметь? Сам подумай…

— Думай не думай, а люди сказывают, дескать — перешел я тебе навроде дорогу, — загудел Самсонов. — Вот, мол, в дети боярские вышел, Афонька-же — нет, а не менее твоего служил…

— Брось ты это, Севостьян. Хоть и вровень мы служили, но сердце мне на тебя за чо держать? Вышло так, ну так чо?

Но Самсонов, не слушая Афоньку, вдруг заговорил, счисляя свою службу:

— Ты ведь знаешь, и при Дубенском, и при Архипе Акинфове, и при Миките Карамышеве, и при Олферье Баскакове, и при Петре Протасьеве и при Ондрее Бунакове и при Михайле Скрябине — при всех воеводах служил я безотказно все государевы службы: и конные, и пешие, и струговые. И сам хаживал, и за собой служилых водил, как то было при Олферье Баскакове. Послан я тогда был в стругах вверх по Енисею со товарищами Микитою Борцом, а шло с нами полтора ста человек служилых на восход, чтоб с конными служилыми людьми союзно в Киргизскую землю войною идти. И мы пришли вверх Кончины пашни, и ходил я в степи два дня, а со мной ходило шестьдесят человек служилых людей.