Кирилл Богданович - Люди Красного Яра [Сказы про сибирского казака Афоньку]

На всякие дела Самсонов ловок был, и князцов, отошедших от русских, умело назад ворочал к государевой высокой руке, и с ясачных сборов всегда полные оклады соболиные привозил и еще порой новые улусы сыскивал.

Афонька тоже не раз на ясачные сборы хаживал, и на Кан реку, и в иные землицы. И тоже однажды набрел на безвестный улус. А дело было так.

Он собрал с князца Тесеника полный оклад соболиный и уже стал налаживаться на обратный путь, как приметил поутру, в день отхода, неведомого мужика-иноземца, не из тесениковых людей. Мужик тот при виде Афоньки метнулся в лес, в тайгу. Афонька за ним не погнался, спросил только Тесеника — кто таков? Тесеник долго лукавил, прямого ответа не давал, но потом все ж признался, что этот мужик не его, тесеников человек, но сам по себе кочует в этих местах уже давно, а улус его невелик — всего пять или шесть мужиков. И от русских тот мужик завсегда уходит, не объявляется, хоронится, сильно боится русских.

Афонька рассердился на Тесеника: почему ранее не сказывал про тот улус? Тесеник отвечал — жаль-де их было, пусть, мол, живут сами собой. На что Афонька ответил, что в таком малолюдстве сами по себе они не проживут — рано ли, поздно ли, а либо братские люди их в кыштым возьмут, либо киргизы. А уж коли так, то лучше им быть под государевой высокой рукой и милостью царскою быть в безопасности от всякого лиха.

— Вот так, князь Тесеник. И поэтому указывай мне путь к этому улусу.

Тесеник стал клясться всеми клятвами, какие знал, что не ведает, где тот улус кочует. Афонька махнул на него рукой, взял двух казаков да двух тесениковых мужиков и пошел искать. До сих пор Афонька дивится, вспоминаючи, как испугался тогда тот мужик и его улусные люди, когда Афонька отыскал все же их в таежной глухомани.

Увидев перед собой Афоньку с казаками, мужик обомлел, затрясся мелкой дрожью: дергалось перекошенное страхом лицо. Мужик долго слова вымолвить не мог, мычал что-то. Афонька сам испугался, глядючи на него: может, порченый этот мужик, али бес в нем сидит? Что бы ни спросил Афонька, тот ничего толком не отвечал — обеспамятел со страху. Насилу Афонька с тесениковыми людьми успокоил этого князца, сказал, что никакого дурна им от русских людей не будет, пусть дают ясак русскому великому государю, и царь-государь их милостью не оставит, защитит и от киргизов, и от иных воровских людей. Князец дал десять соболей, сказал, что на все согласен, обещал еще соболей дать, но не сейчас, а утром.

А поутру Афонька не нашел ни князца, ни его людей. Около наспех кинутых юрт к шесту было привязано полтора десятка соболей — ясак. А сам князец тайно сошел в ночь невесть куда. Афонька только плюнул с досады — упустил. Правда, догнать его было делом не хитрым, далеко ли он мог уйти? Но Афонька пожалел его — уж больно тот пуган был — и не стал вновь искать его.

Вернувшись на острог, он ничего не сказал про князца. А на другой год Савостька Самсонов, посланный на ясачный сбор к канским князцам, самолично нашел тот улус и шерть и ясак взял с них, двадцать соболей и с их же слов понял, что Афоньке они ведомы были, да скрыл Афонька этот улус, не стал оглашать его. О том Савостька, как бы в отместку за канское зимовье, довел воеводе.

Афонька повинился: да, мол, ведал про тот улус, но взял грех на душу, до времени не стал их тревожить — уж больно пуганые. Афоньке на это было наистрожайше наказано, чтоб впредь радел больше о прибыли государевой, нежели о благе иноземных мужиков, и что на первый раз вольность его ему прощается.

Все это вспомнилось Афоньке, пока он сидел у костерка, отмахиваясь от дыму и гнуса. Да с тех пор он не очень-то наискивал новые улусы, а коли услышит, бывало, о каком кочевье незнаемом — то в одно ухо впустит, а в другое выпустит, да еще в иную сторону от него повернет.

Савостька же, как никто иной, умел сыскивать неявленные улусы. Почитай полста человек привел он самолично под государеву руку, и тех Афонькиных шесть ли семь ли человек и иных многих: Инголоницкую землицу приискал, а в ней десять человек, в Камасинской землице вновь девять человек приискал да потом еще шесть…

Ловок был Севостьян Самсонов, ловок. Много соболей добыл, когда на соболиные сборы ходил.

Афонька, нахмурившись, стал считать, сколь Самсонов ясаку собрал. Да, почитай, девять сотен соболей пришло через его руки в государеву соболиную казну.

Девять сот соболей! Ежели на круг положить за соболя по рублю, это девять сот рублев. Экая прорва денег! Афонька зажмурился. За всю службу на Красном Яру Афонька таких денег не выслужил. А сколь же денег выслужил Савостька? Нахмурив лоб, загинаючи пальцы, медленно шевеля губами, Афонька стал считать, сколь же пришлось государева денежного жалованья Савостьке Самсонову с первого дня его службы на Красном Яру. Выходило на сто и еще на сорок рублев за все годы, ежели брать по годовому окладу в пять рублев. Ну еще прибавки бывали разные — где рубль, где полтина, ну пусть два ста рублев получил Севостьян Самсонов почти за три десятка лет службы, а соболей добыто на девять сот рублев.

Афонька даже оторопел от таких расчетов — велика же прибыль государю, ежели только Савостькиного сбору соболиной казны на такие деньги великие в Москву ушло. И он, Афонька, за эти годы не менее соболей объясачил. А ины сколь?..

За подсчетами Афонька не приметил, как подоспело время идти дальше. И хоть зной еще стоял, но уж не так пекло и палило.

Иван Птицин, потягиваясь и зевая во весь рот, подошел в Афоньке.

— Ты чо, так и не придремал?

— Нет…

— Смотри, на коне укачает — заснешь, свалишься под копыта…

— Ну да! Я в седле сколь хошь могу спать и не свалюсь.

Когда они выехали, Афонька сказал Птицину про свои счеты.

— Эва! — ответил тот. — Ну и чо?

— Ну как! Ежели за каждым казаком счет по всему нашему острогу по вся годы — как оно выйдет? А?

Птицин нахмурился.

— А для чего такой счет?

— Да так, занятно. Вот служу я, скажем, тридцать лет. А есть ли прибыток от моей службы?

— Пустое дело затеял, — сердито отозвался Птицин. — Прибыток, прибыток. Ты знай служи себе и все. Коль не сводят с Красного Яра ни тебя, ни иных — стало быть толк есть. А счеты твои — дело пустое, еще раз говорю.

— Ну как пустое? — не унимался Афонька. Его не на шутку забрало от того счета, который вдруг открылся ему.

— Вот у Савостьки Самсонова… — опять начал Афонька.

— Дался тебе Самсонов. Не у каждого так сойдется.

— Ага. Сам же поутру ко мне прицепился с тем Самсоновым.

Птицин был уже и не рад, что затеял тогда разговор с Афонькой, — эвон как оно обернулось. «Тьфу, дурень!» — ругался он сам на себя. Афоньке же ответил:

— Говорю, не у каждого так сойдется…

— Ну и чо? — не унимался Афонька. — У одного так, у другого этак… Вот на острог возвернемся, я воеводе поведаю, какой счет я свершил.