Кирилл Богданович - Люди Красного Яра [Сказы про сибирского казака Афоньку]

— Так вот, мыслю я, — начал молвить Лисовский, но тут, глянув в оконце малое банное, кинулся к двери, которая осталась не заперта за ним. А в оконце он увидел, как к мыльне подошло множество казаков, — все самые злые недруги воеводские: Афонька Шалимов да Афонька Мосеев, судейки выборные — Петька Суриков да Федька Чанчиков, да с ними же Кононка Севостьянов, Данилка Старцев, Ивашка Мезенин да Ивашка Ваньков — много, всех и не углядел кто.

«Ну, беда! — оторопело подумал Лисовский, слыша как уже в сенцах грохотали тяжелые шаги и раздавались злые голоса. — Ах ты беда! Лихость какая учиниться может!»

Он метнулся к двери, навалился на нее, торопясь накинуть щеколду. Но не успел.

Под натиском нескольких здоровых мужиков дверь жалобно заскрипела и распахнулась. Лисовский отлетел в сторону, и в баню ввалились Афонька Шалимов, Данилка Старцев, Ивашка Мезенин и Максимка Черноусой. Отпихнув кинувшегося встречь им Лисовского и матерно лаясь, бросились они скопом на воеводу, который с оторопи даже с постели подняться не успел, — так скоро случилось все, — и только в страхе таращил глаза, разинувши рот.

— Ка-раа… — начал было он, но Афонька Шалимов, первым подскочивший к нему, ткнул в разинутый воеводой рот шапкой, и Дурново поперхнулся криком.

И тут почалось такое!.. Ни в сказке, как молвится, сказать, ни пером описать…

Казаки, ухвативши воеводу за ноги, вмиг сволокли его с полка и, ругаючись злобно, стали бить под бока.

— Не убивайте! — дурным от страха и боли голосом завопил воевода, мешком валяясь на полу.

Лисовский, скрипя зубами и тоже ругаясь не хуже казаков, силился выкрутиться из рук Афоньки Мосеева и Ивашки Ванькова, крепко ухвативших его.

— Не трожьте его, я вам говорю.

— Не лезь, Степан Степаныч, не встревай. То наше дело, — уговаривали его Ивашка с Афонькой.

— Убива-а-ают! — меж тем истошно ревел Дурново, катаясь по полу, чтоб увернуться от пинков.

— Молчи, сыть волчья, падло! — заорал Мезенин и, нагнувшись, уцепился воеводе в волосы и стал драть их. Остальные, ухватив Семена Ивановича за руки и за ноги, выволокли из бани наружу, сбросили с лестницы, у которой уже дыбились, грудились обозленные казаки, густо облепившие все высокое крыльцо. И не было ни в ком из них ни жалости, ни милости к воеводе, постылому и ненавистному за то зло, которое чинил им.

Грузный Дурново тяжело покатился по лесенке, вскрикивая на каждой ступеньке. Докатившись до низу, он вскинулся было подняться на ноги, чтобы бежать, спасаться от яростных казачьих глаз, что жгли его со всех сторон. Но его тут же подхватили жадные, крепкие, твердые, как железо, руки и поволокли в сторону. Поволокли за малый город, на площадь — на круг.

Дурново уже ничего вокруг себя не видел, опричь страшных ему, яростных лиц. Казаков он уже никого распознать не мог. Все у него в глазах мутилось и только шум в ушах стоял от рева.

— Вор! Вор! — кричали и молотили его казаки. Молотили все, кто хотел — всякому хотелось за свою обиду ему отплатить.

— Бей его, кто в бога верует! — кричали разъяренные казаки.

В диком страхе уже не голосил истошно воевода, а только выл по-собачьи.

В кровь избитый, в изодранной в клочья одежде, Дурново мешком волочился, куда его тащили, теперь уж и неведомо кто. Многие руки менялись, железными клещами держали — не вырваться.

Так дотащили его до острожной площади и поставили на большой казацкий круг — на суд и расправу.

— Чего там рядить-то боле! В тюрьму его, вора, как он нас в тюрьму саживал, — кричали одни.

— Чо в тюрьму! В Енисей его сучьего сына. Посадить на воду — да и все! — крикнул Федька Чанчиков.

— Верна-а-а! На воду его посадить! На воду!

— Утопить, паскуду, в Енисее!

— Стойте, казаки, стойте! Для бога вас прошу, — стойте! Остерегитесь!

Весь растрепанный и помятый не хуже воеводы Дурново в круг казачий протолкался Степан Лисовский. Он еле вырвался от державших его казаков.

— Не лезь ты за ради бога, не встревай в наше дело, — подскочил к нему Петька Суриков. — Мы в твои дела не встревали и послушны были тебе, как положено воеводе послушествовать. А теперь — не моги!

Но Лисовский протолкался-таки до воеводы и стал вырывать из рук казаков. Опричь Лисовского никто из воеводских людишек не осмеливался подступиться к Дурново. Они издали глядели на все и грудились в страхе. А иных и духа не было здесь: поразбежались кто куда, попрятались, кто где мог.

— Эй, Степан Степаныч! Не трожь, — потянул Лисовского за рукав Чанчиков. — А ну, робяты, кто ни есть, — попридержите-ка его.

Несколько казаков оттащили Лисовского от воеводы.

— У, стерва, — ощерился на Дурново и Чанчиков и с размаху ударил его по щеке. — Еще за такого пса хороший человек пристает! — Чанчиков ухватил Дурново за щеку и стал трясти. — Как у барбоса морда-то! В Енисей тебя — един толк и приговор.

— Дава-ай!

— В Енисей!!

— Топи его!!!

Воеводу сызнова подхватили под руки, словно дорогого гостя, и волоком потащили прочь от острога. Подбежавший сбоку Яшка Потехин изловчился и трахнул Дурново палкой по спине.

— На-кось, пес, и за мои слезы.

И опять казаки стали наподдавать Семену Дурново, но уже так, вполсилы. Раз уговорились утопить, то чо уж тут. А воевода, дрожа и упираясь и уже не крича боле, только рот разевал и сипел непонятное.

Степан Лисовский, вертевшийся все вокруг Дурново, хватал казаков за руки, чуть не слезно уговаривал, чтобы, стало быть, не побили Семена Ивановича до смерти, чтоб не топили его в Енисее, не брали бы такого греха на душу. Да все без толку были уговоры его. Множество яри накопилось у казаков, у красноярских служилых людей всех чинов и званий, и на всех-то воевод и разных чинов начальников, а уж на этого-то, лиходея и насильника, — особенно.

Видя, что ему самому не унять разбушевавшихся казаков, не уговорить их, кинулся тогда Лисовский к Федьке Чанчикову с Данилкой Старцевым: хоть вы-де казаков поуймите, не дайте смертоубийство сотворить.

— Да разве можно так-то? — ухвативши Чанчикова за кафтан и заступая ему дорогу, говорил Лисовский. — Это какое же дело затеяли вы опять?

— Лишить живота Семку Дурново, чтоб не возвращался боле на острог наш.

— Это же супротив государева указа, — уже и не зная чем пронять казаков, увещевал Лисовский. — Ведь что будет всем-то, коли вы его до смерти побьете али на воду посадите?

— Не боись, Степан Степаныч, вина на нас будет, не на тебе, — сумрачно ответил Чанчиков, глядя, как казаки волокут Дурново к Енисею. — Уж столь вин на нас, что одной боле… — и он махнул рукой.

— Да не про то я: чья там вина, да на ком будет за нее ответ взыскиваться. Против государя-то идти — можно ли?

— Да не супротив мы государя. Ты чо это, Степан Степаныч? Рази мочно такое! Против псов и злодеев бунтуемся мы. Эх, Степан Степаныч! Не встревал бы ты в наши дела, — ведь все едино ничо не поймешь, почему лютуем-то мы сейчас. Ведь сколь сердцем яры казаки на Дурново-то, — ведаешь ли ты? Сердцем они яры, Степаныч! Государь-то и не ведает, поди, про наши беды и маеты наши, из-за чего ярь эта в сердца наши вошла. И не изольется она, покуда Дурново с острога не уберем. Только так и мочно нам, Степан Степаныч.