Кирилл Богданович - Люди Красного Яра [Сказы про сибирского казака Афоньку]

Когда Афонька, застонав, дернулся и стал поднимать голову кверху, сын и внуки кинулись к нему. Все. Дед Афонька, как сидел, опершись на столб вышечный, так и застыл с широко открытыми глазами.

— Царствие небесное, — прошептал Афонька-середний и, сдернув с головы шапку, стал креститься. — Помер батя. — Оба его сына молчали. Сняв шапки и опустив головы, они глядели на своего деда, сидевшего в полном казачьем убранстве, но уже неживого. Афонька-середний взглянул на сыновей, те на него. У Афоньки скатилась слеза, потом другая. Он быстро отер их ладонью и дрогнувшим голосом сказал:

— Вот чо, давайте на коней оба — и в острог. Ты, Тишка, призови плотника Ваську Хромого с посаду, и чтоб быстро изладил домовину, а сам потом снаряди телегу и на ней сюда, чтоб батю отвезть. А ты, Афонька, к попу. Поведай ему, так, мол, и так. Помер дед Афонька, упроси тут отпеть его — такой наказ отец давал. Пусть здесь отпоет его. А я с усопшим побуду.

Оба казака прыгнули на коней и помчались к острогу. Тем временем с вышки спустился один из дозорных.

— Преставился, стал быть, Афанасей-старый. Царствие ему небесное. Я с вышки-то видел все. Я, да второй дозорный, но слазить не стали. Видим — дело такое, здесь не до нас.

Афонька-середний кивнул.

Он склонился над отцом.

— Ты уложь его, наземь уложь, распрямь, пока не застыл. Окостенеет — так потом не распрямишь.

Они вдвоем бережно уложили тело усопшего на землю, распрямили ему ноги, руки уложили крестом на груди и меж них положили саблю. Афонька прикрыл глаза отцу.

Афонька присел рядом с телом отца и задумался. О том, что и он вот умрет, но зато останутся дети его и их дети. О том, что надо исполнить наказы отца. Потом опять стал думать о смерти. Не о своей, а так, почему она есть — жили бы и жили все, не помирая. Земли эвон сколь — на всех бы хватило.

Вдруг со стороны острога донесся колокольный звон, заунывный, погребальный. «Чо это?» — подумал Афонька и поднялся на ноги, вглядываясь в острог. Он приметил, как оттуда выходили люди. Они шли через посад, скрываясь за избами, потом, выйдя с посада, потянулись к Каче. Их было много, и все они шли сюда, на сопку.

И вот уже вскоре первые из них, старые казаки, и молодые, и десятники из конной сотни, из пеших сотен — все знакомые Афонькины, появились на гребне и шли к вышке. Первые из них, подошедшие к Афоньке, стоявшему над телом отца, сняли шапки и перекрестились. За ними шли другие. С обнаженными головами они окружали деда Афоньку.

А колокол на остроге все бил и бил. И на сопку поднимались все новые и новые люди и все подходили к усопшему, сняв шапки, крестились и желали ему царствия небесного.

За всем этим Афонька-середний и не приметил, как вернулись Тишка с Афонькой-меньшим. Тишка с несколькими казаками привез домовину. А с Афонькой был поп.

И вот дед Афонька уложен в домовину. Поп поет ему вечную память. А люди все подходят. И атаманы, и пятидесятники. Приехал с острогу и сам воевода новый Петр Саввич Мусин-Пушкин. Не мог он не отдать вместе со всеми последний долг самому старожилому казаку на Красноярске, чьими руками был ставлен и обороняем от врагов этот украйный острог. Как и все, он подошел к усопшему, снял высокую боярскую свою шапку и, перекрестившись, поклонился. С ним были и приказные его, и новый подьячий Зиновий Лопатин, назначенный на Красноярск вместе с ним, молодой еще, лет двадцати пяти.

Домовину с телом Афоньки подняли и хотели установить на телегу. Но пришедшие не дали. Они взяли домовину с телом и понесли на плечах, меняясь поочередно. Поп и дьякон творили молитвы, а в остроге все звонил колокол.

Когда подошли к подворью казаков Мосеевых, Афонька-середний поклонился низко всем и поблагодарил за отца, за то, что почтили его в последний раз. Просил завтра приходить на погребение и на поминальный обед, всех, кто здесь есть.

Все стали расходиться всяк со своей думой. А внук старого Афоньки, Афонька-меньшой, вдруг осмелившись, подошел к Петру Саввичу, воеводе, и, попросив дозволения говорить, стал допытываться у воеводы, не знает ли он, воевода, хорошо грамотного человека, который мог бы исполнить одну волю покойного старого Афанасия.

— Что у него за воля такая была? — с удивлением и любопытством спросил Мусин-Пушкин.

Афонька объяснил ему. Воевода и вовсе изумился. Потом, обернувшись к новому подьячему, сказал ему:

— Слышал, Зиновий Иванович, что этот казак, внук покойного, сказал?

— Да, Петр Саввич, слышал. Зело это удивления достойно.

— Вот и запиши с его слова все, что он расскажет, если есть желание.

— Запишу! Как бог свят запишу. И это будет занятнее, чем иные заморские повести, которые читают некоторые наши бояре и дворяне.

— Запиши сибирскую повесть нашего времени. Может, молодому государю Петру Алексеевичу поглянутся те сказки. Он до диковинного охотник.

Казак Афонька, слушаючи этот разговор, вопросительно глядел на нового подьячего. Тот подошел к нему.

— Как будет время, казак, приходи ко мне, я выполню твою просьбу.

Афонька поблагодарил.

Через несколько дней, когда все в доме улеглось после погребения деда Афоньки, он пришел к молодому подьячему. Они сидели долго-долго, не один день и не одну неделю. Афонька все рассказывал, а тот, торопясь, записывал его сказы.

Приводится старое написание слова библиотека. ( Примечание здесь и далее — автора ).

Напарье — сверло, бурав с коловоротом.

Острог — здесь крепость, укрепление.

Тюлькина землица или Качинская землица — земли, лежащие в районе впадения Качи в Енисей.

Так называли тогда Казачинский порог.

Здесь и далее приводится написание Дубенской, а не Дубенский, как пишется сейчас. Автор оставил прежнее написание для сохранения общего, стиля языка той эпохи.

Дощаник — большая плоскодонная лодка, поднимавшая до 20 человек.

Пали — очищенные от коры и опаленные на огне для крепости бревна, из которых ставились стены острога.

Облам — выступ в городской крепостной стене.

Пашенные — занимавшиеся хлебопашеством крестьяне; посадские — жители посада, пригородной слободы, в основном ремесленники; гулящие — здесь вольные, без определенных занятий.