Нелли Савенкова - Самоборец

— Оставь Ульяну, Никита, не за свой кус хватаешься! У нас с нею все сладилось.

— Сладилось, сказываешь? — враз побагровел, удерживая гнев, солевар. — Грешком да потайкою? Сгубишь девку — и горя тебе мало?!

— Не мешайся, Никита, зашибу! — грозно двинулся на него Аверьян.

— Ну-ну, давай! Давно у меня на тя руки чешутся!

Они яростно схватились. Аверьян — откуда что взялось в поджаром теле — долго не уступал коренастому Никите. Но скоро сила его иссякла, и Никита от всей души измолотил ненавистного соперника. Аверьяна чуть живого — Никита кулаком мог лося свалить — подобрала и выходила Акулина. Она же и поведала парню спустя время, что у Никиты с Ульяною были сговор да обручение и все де у них к свадьбе идет.

Еще не оправившись, Аверьян, как услышал про то, открыто прибежал к Ульяне, умолял бросить все, уйти с ним из Усолья. Но, проплакав втихомолку несколько дней и покорившись родительской воле, она в душе уже попрощалась с любимым. В ответ на горячие уговоры Ульяна через силу попросила не тревожить ее сердца, простить да не поминать лихом. Аверьян остался ни с чем.

В день венчания они виделись в последний раз. На свадебном пиру плясали скоморохи. Один из них, ряженный медведем, переваливаясь, подскочил к невесте и, улучив минуту, когда Никита отвернулся, горячо зашептал:

— Пойдем со мною, лада моя!

Она вздрогнула, услышав знакомый голос:

— Жизни нету без тебя! Пойдем…

Вцепившись в лавку, Ульяна мелко затрясла опущенной головой:

— Нет-нет… Уходи… не зови меня… Помилуй…

— Пойдем, Ульянушка, холопом твоим стану… Завсегда рядом буду!

— Нет. Уходи… Богом прошу, уходи.

— Что ж… Прощай, Ульянушка!..

Медведь отскочил в сторону, мелькнул в разудалой толпе и пропал.

Через месяц охотники нашли в лесу Аверьянову суму. Следов же его самого нигде не было. Уверившись, что парня задрали дикие звери, в Усолье пожалели о Приходце, попечалились да вернулись к повседневным заботам. Ульяна — на все воля Божия — похоронила Аверьяна в уголке своей души и покорилась мужу. Полюбить Никиту она не смогла, но почитала его, стала доброй да верной женой.

И вот теперь, после сна, разбередившего сердце, Ульяна заново остро пережила разлуку с Аверьяном и почуяла безумное желание хоть глазком увидеть любимого.

— Нет, не забыть мне его, Акулина… Никак не забыть!..

— Ну, коли так, — заключила повитуха, — в сердце оставь его, раз уж он там угнездился. А в голове не держи: не ровен час, умом ослабнешь.

В ту же минуту вдруг глухо вскричал младенец. Женщины враз обернулись к новорожденному и недоуменно воззрились друг на друга: сынок Ульяны мирно посапывал и молчал, а других детей в избе быть не должно.

Акулина недовольно проворчала:

— Ну вот те, потолковали про покойничка — блазнить стало. С нами крестная сила! — она размашисто перекрестилась на божницу.

— Неужто бывает так-то, чтобы двоим казалось да белым днем? — засомневалась Ульяна, тоже осеняя себя крестом.

— Бывает не бывает, а дитя кричит. Теперича вот замолкло, — повитуха прислушалась. — А? Молчит?.. Нешто вправду приблазнилось? Пойду-ка разузнаю, чего в дому твоем творится.

Не успела Акулина шагнуть к двери, как та внезапно распахнулась. Меж резных косяков явилась стряпуха Никитиных Иваниха, а из-за ее плеча несмело выглядывал не кто иной, как Фомка. Акулина, решительно преградив вход, вытолкала незваных пришельцев в сени и затворила за собою дверь.

— Ты чего приперся, по какой надобности? — напустилась она на мужа.

— Дык… Вот… — начал было Фома.

— Погодь-ка, — прервала его Акулина и озабоченно обернулась к стряпухе: — Иваниха, тут вроде младенец кричал? Не слыхала?

— А я чего? Вон, Фома принес, с него и спрос, — стряпуха кивнула на мужика и поспешила уйти, ведая крутой нрав повитухи.

— Как принес? Кто?! — не поняла Акулина, из-за сумрака в сенях не сразу заметив на руках Фомки рыхлый сверток, но тот вдруг зашевелился и издал пронзительный вопль.

— Ты где дитя скрал, изверг?! — кинулась повитуха на супружника.

— Не скрал, Акулинушка, не скрал! — торопливо объяснял Фомка, прикрываясь ребенком. — Нашел… В капусте, в межгрядье лежал… Раскудрит ее в туды… Орал шибко. Я на крик-то и вышел… а тама… оно…

— Как так лежал?! — запальчиво вскричала женщина, заглядывая под тряпицу. — И впрямь дите… Может, потерял кто?

— Ну-у, потерял… — Фомка, видя растерянность жены, приосанился, осознал, что буря миновала. — Ты, Акулина, еще скажи: обронил. На нашем-то огороде кто бывает?

— Никто, — согласилась повитуха, забирая у него младенца. — Никто, окромя нас. Нешто подкинули?

— Ага, подкинули! — радостно подтвердил Фомка и, довольный, что все обошлось, неосторожно придвинулся к жене.

— Эк ты смердишь, Фома… Фу-у-у… — отмахнулась та. — Сызнова бражничаешь, покуда я в отлучке?

Фомка прикрылся заскорузлой ладонью, отклонился, оправдываясь:

— Дык, самую малость, чуточек… Токо дух остался. Я тама… Бубеговым помогал, вот и… А чего делать-то станем, Акулина?

— Ладно, — отозвалась супружница, — ты домой ступай, я с дитем сама решу.

— Не, я тута… Я на дворе никитинском посижу. Тута я, Акулина!

— Как знаешь, Фома, как знаешь…

Акулина вернулась в горницу с ребенком на руках, пояснила удивленной Ульяне:

— Вот… Фома в капусте нашел. Подкинули…

— Вам подкинули? — Ульяна с любопытством приподнялась, пытаясь разглядеть, что делает с подкидышем Акулина.

А та, заслонив от чужого глаза дите своим задом, развернула сверток на лавке, склонилась над подкидышем. Придвинула жировик и при его неярком свете знающе осматривала да ощупывала маленькое тельце. Коротко проговорила:

— Девочка… Ныне народилась… Эх, неумехи, кто ж так пуповину перевязывает?!

Из своего повивального сундучка достала все необходимое, быстро и умело исправила чужую оплошность.

— Акулина, а отчего она молчит, не померла ли? — озаботилась Ульяна.

— Тю на тебя! Здорова. Как же, кричала, поди, все утро: с Фомой-то так наорешься! Притомилась… Синим-синешенька: то ли прозябла, то ли с натуги. Однако здорова… Завернуть бы ее в чистое, — Акулина с сомнением посмотрела на тряпицу, в которой ее супружник принес найденыша.

— Возьми там, в укладке, утиральник, — предложила хозяйка и, пока повитуха пеленала младенца, вслух размышляла, кто мать девочки и как она могла кинуть свое дите. Видать, совсем бабе невмоготу, край пришел. — Акулина, как мыслишь, которая родила? Из наших ли?

— Которая? — повитуха задумалась, с сомнением покачала головой. — Я уж пораскинула, а не соображу. Чужая издаля не придет середь ночи: сторожа-воротники узрели бы. Своя, видно?..

Кого проглядела Акулина? И могла ли не заметить, с ее-то навыком да глазом наметанным? Она знала всю подноготную усольских баб: кто недавно понес, кто на сносях, у кого какая хворь. Невелико Усолье — все на виду. Это ж как таиться надобно!