Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Войска Врангеля отступали к роковой черте — Крыму.

Сорокадвухлетний барон с 11 мая 1920 года стал главкомом русской армии. Лихой наездник, бесстрашно ходивший в первых рядах нападающих на вражеские редуты, успел отличиться еще в войне с японцами. В 1910 году он с блеском окончил Академию Генерального штаба. В Первую мировую получил чин генерал-майора и под свое начало — кавалерийский корпус.

Уже во время Гражданской войны с присущей ему горячностью готов был провести земельную реформу, отобрать землю у помещиков и всю ее передать крестьянам. Склонен был значительно сократить чиновничий аппарат России. Врангель убеждал окружающих:

— Чиновники — страшная беда для России, все равно что саранча для урожая. Чиновники не только поглощают уйму средств, но своими амбициями и бюрократическими структурами, порой похожими на непроходимые болота, засасывают многие полезные дела и начинания.

Высокая стройная фигура Врангеля в черной черкеске весьма напоминала лихого джигита, каким он и был по своей сущности, не только в стратегии, но и в политике. Его несколько странное, удлиненное лицо словно со светящимися волчьими глазами производило сильное впечатление. Во всем: в манере говорить, в нервных и решительных жестах, в повелительном громовом тоне — чувствовался сильный и властный человек.

Ему вечно не хватало времени, он спал по три, по четыре часа в сутки. Врангель очаровывал всех, с кем сталкивался, простотой обращения, ласковой лукавой улыбкой и любовью к России.

— Куда там разным Англиям со всеми их колониями! — уверенно говорил барон. — Богатства наших недр неисчислимы, земли плодородны, а народ, народ какой! Господь, создавая русских, устроил себе пиршество: и трудолюбивы, и умны, и сильны! — И добавлял при этом: — Только правители должны быть достойны такого народа! А с этим у нас не всегда было ладно. Чаще — очень плохо.

Николая Александровича он не любил, считая его безвольным и недалеким. Но чтил его монаршее предназначение.

Как покажет ближайшее будущее, барон и сам оказался далеко не безупречным стратегом и политиком.

— В рядах белых — раздор и шатание, — говорил Врангель. — Надо замириться с Лениным, сохранив при этом южнорусскую государственность. Затем собрать силы и ударить по кремлевским жидомасонам.

В октябре двадцатого года Петр Николаевич развернул боевые действия с целью вывести войска за Днепр, вновь овладеть Одессой и установить связь с Польшей — на Правобережной Украине.

Пилсудский отказался воевать с большевиками, однако позволил Борису Савинкову сформировать на своей территории 3-ю русскую армию. Она насчитывала до 80 тысяч человек. Грозная сила!

Но белые дрогнули под ударами большевиков, наступавших в Северной Таврии. Врангель не сумел организовать отпор. Он отступил к последней черте — на Крымский полуостров.

Когда эшелоны врангелевских войск переходили через Перекопский перешеек и Сивашский мост, в Севастополе наблюдалось праздничное оживление. Сюда съехались представители торгово-промышленных и финансовых учреждений. Некоторые прибыли даже из Лондона, Парижа и Константинополя.

В ожидании прихода большевиков все чувствовали себя весьма неуютно. Хотелось не обсуждать экономические проблемы, а подхватиться и бежать на раздутых парусах.

Но вот, стуча каблуками по паркету, в проходе зала появился Врангель. Собравшиеся зачем-то устроили ему овацию. Взойдя на сцену, Врангель грозно поднял кулак и крикнул громовым голосом, словно командовал кавалерийским полком:

— Друзья! Не теряйте мужества! Мы отступили, это отступление вызвано стратегическими соображениями! Нельзя держать столь растянутую линию фронта против врагов, намного превосходящих своей численностью. Но подступы к Крыму — броня. Большевики сломают о нее зубы. Слава великой России!

Торговопромышленники крикнули «ура!» и, вполне успокоенные, стали обсуждать очередные реформы.

Двадцать четвертого октября газеты опубликовали беседу с генералом Слащевым — тоже весьма успокаивающую, как настойка валерьянки: «Укрепления Сиваша и Перекопа настолько прочны, что у красного командования ни живой силы, ни технических средств для их преодоления не хватит… По вполне понятным причинам я не могу сообщить, что сделано за этот год по укреплению Крыма, но если в прошлом году горсть бойцов удерживала крымские позиции, то теперь, при наличии громадной армии, войска всей красной Совдепии не страшны Крыму. Замерзание Сиваша, которого, как я слышал, боится население, ни с какой стороны не может мешать обороне Крыма и лишь в крайнем случае вызовет увеличение численности войск за счет резервов. Но последние, как я уже говорил, настолько велики у нас, что армия сможет отдохнуть за зиму и набраться новых сил».

Все это оказалось, увы, обычным российским бахвальством!

Прошло всего четыре (!) дня, и Врангель подписал указ об эвакуации из Крыма. Не сумев дать большевикам отпор, генералы употребили свои стратегические таланты на организацию бегства.

Этот разгром на всех произвел ошеломляющее впечатление — так он был неожидан.

Когда Бунин вернулся после очередной прогулки по Булонскому лесу, Вера Николаевна, встретившая мужа в прихожей, радостно произнесла:

— Ян, а у нас гость дорогой — Оболенский, князь Владимир Андреевич!

Оболенский, уроженец Петербурга, был на год старше Ивана Алексеевича. Когда-то их познакомил на одном из банкетов в петербургском ресторане «Вена» академик Овсянико-Куликовский.

Князь сразу же понравился Бунину. Весь вечер они рассказывали друг другу о себе. Выяснилось: у них не только много общих друзей, но много общего и в судьбах.

Как у Бунина, отец Оболенского был весьма колоритной фигурой. Он учился в училище правоведения вместе со знаменитым К. П. Победоносцевым и дружил с ним, хотя не разделял его политических взглядов. Ближе Андрею Васильевичу были его приятели — славянофилы Аксаковы, Киреевские, Кошелев. Отец служил в Калуге, где участвовал в реформе 1861 года и заслужил репутацию нелестную — «крайнего либерала». Был предан и другой пагубной страсти — карточной. Последняя стоила ему дороже либерализма — он проиграл почти все свое немалое состояние.

Так что среди богатых Оболенских юный Вова считался бедным родственником.

Проигравшись, отец вскоре умер. Он легкомысленно оставил вдову и сына один на один с суровой прозой жизни. Владимир поступил в Петербургский университет, где был учеником Д. И. Менделеева и П. Ф. Лесгафта. (Последний был большим оригиналом. Он завещал родному учебному заведению… собственный скелет. Оный по всем правилам был в котле выварен, скреплен проволокой в суставах и представлен для всеобщего обозрения.)