Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Наш адмирал отдал приказ замедлить ход. Мы подняли на борт несколько человек, которым в Севастополь уже возврата не было. В туманной дали мы различали клубы дыма от вспыхнувших в городе пожаров, явственно слышали пушечную канонаду и пулеметную трескотню…

— Кто же этот таинственный благодетель француз? — полюбопытствовал Бунин.

Оболенский вдруг улыбнулся:

— Вы, Иван Алексеевич, сейчас удивитесь. Этот милейший капитан носит фамилию Пешков. Он приемный сын Горького и родной брат Якова Свердлова, большевистского вождя. Впрочем, он не разделяет политических убеждений сановного родственника. Итак, через Константинополь я добрался до Марселя, а уже оттуда прибыл в Париж.

Бунин поднял рюмку:

— Выпьем за то, чтобы больше никогда на российской земле не было бунтов…

— Бессмысленных и беспощадных, — закончил Оболенский. — Пушкин знал, что говорил! Кстати, я ведь тоже печатался в «Орловском вестнике», в котором память о вас живо сохранилась как о талантливейшем авторе.

Бунин рассмеялся:

— Бронзовую доску еще не прибили: «Здесь творил и девок блудил великий русский писатель…»?

Гражданская война, вызванная большевиками, закончилась их победой. Они поймали в свои паруса ветер истории.

В октябре 1920 года великий кормчий революции Ульянов-Ленин успел заверить горячую аудиторию делегатов III съезда комсомола, что мечта всего передового человечества — коммунизм будет построен не позже, чем лет этак через десять, ну, если с по́ходом, то самое позднее — через двадцать. То есть к 1930–1940 годам.

Как писал, сидя на Севастопольских редутах, Толстой, «гладко писано в бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить!». Боевой задор рассеется, а овраги останутся.

Но пока что толпой овладели идеи Маркса — Ленина, а чуть попозже и мудрого, родного и любимого Сталина — на несколько десятилетий.

Железной ленинской рукой миллионы россиян, не успевших разбежаться из дорогого отечества, были направлены — кто прикладом, кто штыком, а многие миллионы и через концлагеря! — к сияющим вершинам коммунизма.

Заканчивался первый год беженства.

Страх за собственную жизнь и за жизнь близких, голод, холод, обыски, аресты, затем прощание с родным порогом — со слезами и стенаниями, потеря всего нажитого имущества, смертельные опасности в пути — все это сменилось унизительным и неопределенным существованием на чужбине.

Эмигрантские газеты и беженцы подводили итоги прожитому. В канун нового года на рю Жак Оффенбах появился Марк Алданов.

— Сегодня, Иван Алексеевич, я у вас с корыстной целью, — улыбнулся Алданов, которого женщины — и россиянки, и француженки — считали красавчиком. — По заказу «Последних новостей» написал обзорную статью «Русская беллетристика в 1920 году».

— Корысть в чем?

— Хочу знать ваше высокоавторитетное мнение!

— Читайте, я весь внимание. — Бунин удобно разместился на кушетке.

Пошуршав страницами рукописи, откашлявшись, отозвавшись на предложение Веры Николаевны выпить чашку чаю, Марк Александрович начал:

— «История не знает примера подобного исхода за границу культуры целой страны… От большевиков бежали все — правые, левые, умеренные, крайние (в пору Временного правительства не эмигрировал никто; реакционеры в России остались, а революционеры в нее вернулись).

Спасались от большевиков царские министры и главари эсеров, киевский митрополит и деятели „Бунда“, украинские самостийники и великорусские националисты, всем известные писатели и всем известные спекулянты, бывшие террористы и бывшие генерал-губернаторы, барон Каульбарс и убийца Гапона.

Большевистским юмористам это зрелище дало бы тему для острот. Историку русского потопа даст тему для размышлений… Но условия эмигрантской жизни, по-видимому, не слишком благоприятствуют развитию художественного творчества. Перебираю в памяти русскую литературу за 1920 год…»

Алданов сделал перерыв, уважив чай, который перед ним поставила Вера Николаевна. Вопросительно взглянул на Бунина:

— Как вступление?

— Неплохо. Но будьте справедливы: хотя условия для творчества скверные, все-таки многое успели, но лишь в делах журнальных и газетных. Если толстовский мужик говорил, что «писали, не гуляли», то это не отнесешь к большинству литераторов.

Алданов чуть не подскочил.

— Как хорошо! — И тут же сделал пометку в рукописи. — Читаю дальше. «„Писали, не гуляли“, — говорил толстовский мужик.

Нет, не писали и не очень гуляли: Богу известно, как веселился в истекшем году русский литературный беженец…

Бунин и Куприн, — Алданов сделал извиняющуюся мину, — писали только политические статьи. Роман Мережковского „14 декабря“, появившийся в газете „Свобода“, если не ошибаюсь, закончен ранее 1920 года.

…Граф Толстой в течение двух лет работает над своим большим романом „Хождение по мукам“. Им написан сверх того ряд маленьких рассказов, хорошо известных читателям „ПН“… Продолжает работать 84-летний Боборыкин.

Неужели все? Да, кажется. Драматическое искусство — по понятным причинам — было в еще большем загоне.

Новых беллетристов в 1920 году не обнаружено.

Писатели, обосновавшиеся за границей, создавали толстые и тоненькие журналы, еженедельные и ежемесячные, литературно-политические и чисто политические. Недавно прочно основан имеющий большие шансы на исключительный успех толстый журнал „Современные записки“, первая книга которого — очень интересная — вышла в начале декабря…

Обращают на себя внимание главы из названного романа графа Алексея Толстого, воспоминания Владимира Зензинова „Русское устье“ и Тихона Полнера „О Толстом“. Марк Вишняк начал публикацию капитального труда „На родину“…»

Бунин перебил:

— Вы, сударь, что, полностью перечисляете содержание тома?

— Нет, хочу еще назвать статью Льва Шестова «Откровения смерти» — это, если помните, о последних произведениях Льва Николаевича да о стихах Крандиевской и Амари. Все!

— А почему умолчали о стихах Цветаевой? Или Бальмонта?

— Потому что Цетлин, так сказать, ну, учредитель все-таки журнала… А всех перечислять смешно.

Бунин расхохотался:

— Как в старинной песенке на Орловщине поют: «Станешь дарить — станем хвалить, не станешь дарить — будем хулить!» — И серьезно: — Конечно, всех перечислять не след. Но если у Саши Койранского нет денег не только на учреждение журнала, но и на новые штиблеты, значит, он не имеет права на упоминание?

— Значит?..

— Правильно, разумнее никого поименно не называть. Тем более у вас ведь не обзор «Современных записок», а анализ всей литературы русского зарубежья!