Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Да, придется задушить гидру контрреволюции! — соглашался Ленин.

— Лучше договориться по-хорошему, — осторожничал Сталин. — Пусть Калинин придет к массам, уговорит…

— Выжечь каленым железом, и баста! — твердо сказал Ленин.

Тем временем народные волнения тяжелой броней били в валы большевистских редутов. Рабочие, доведенные до отчаяния все усиливающимся голодом, пытались разграбить продовольственные склады. За Трубочным заводом забастовал Лаферн, затем Кабельный и Балтийский, фабрика Бормана и Государственная типография.

Народ, два последних десятилетия самими же большевиками приучавшийся к неповиновению властям, теперь был готов умереть, но не жить по-скотски, то есть по-большевистски.

Трусливый Зиновьев, которого судьба словно в насмешку вознесла в диктаторы, в своем особняке проводил совещания чуть не круглые сутки.

— До чего распустили эту сволочь! — визжал он бабьим голосом. — Даже «Аврора», к матросам которой когда-то сам Ильич грозился уйти, теперь на стороне смутьянов. Позор! Куда ты, Кузьмин, смотришь?

Член партии большевиков с 1903 года, выпускник Петербургского университета, помощник командующего по политчасти Балтфлота, Николай Николаевич Кузьмин был тоже за «жестокую политику»!

Вскоре партия украсит его грудь еще одним орденом Красного Знамени — за эту самую жестокость при подавлении кронштадтских мятежников. В тридцать девятом году друзья по партии лишат его наград и расстреляют как «германского шпиона».

«Мне отмщенье и аз воздам!» Эту библейскую мудрость наверняка припомнят многие высокопоставленные убийцы, сидя в камерах Лубянки, Лефортова, Суханова, в мордовских концлагерях и прочих большевистских резервациях.

Карающая рука «диктатуры пролетариата» отправит их на смерть. Но осудят ли они себя сами, вспомнят ли о крови безвинных и голодных россиян, ими пролитой?

То ведомо лишь Господу. Но чтобы покаялся кто-нибудь публично — нет, того не было ни разу. Любой палач обязательно выдумывает оправдания своим злодействам.

Кузьмин говорит торопливо, на вопросы отвечает лишь в общих чертах — подробностей обстановки он сам не знает. Но все хорошо понимают лишь одно — положение большевиков сложное.

Забывая об университетском образовании, Кузьмин подводит черту под своим выступлением вполне простонародно:

— Давить гадов надо!

Троцкий одобряет эту мысль:

— Российского мерзавца давно следовало к ногтю прижать! Чем меньше русских останется, тем лучше.

Большевистские главари об уничтожении русского народа говорят открыто, не таясь. Составляют планы, прикидывают свои силы, определяют очередность. Словно тараканов морить собираются.

Для скептиков приведем стенографический отчет речи Троцкого в Курске. В декабре 1918 года на многолюдном собрании он призывал:

«Чем можем компенсировать свою неопытность в управлении государством? Запомните, товарищи, — только террором! Террором последовательным и беспощадным! Уступчивость, мягкотелость история никогда нам не простит. Если до настоящего времени нами уничтожены сотни и тысячи, то теперь пришло время создать организацию, аппарат, который, если понадобится, сможет уничтожать десятками тысяч. У нас нет времени, нет возможности выискивать действительных активных наших врагов.

Мы вынуждены стать на путь уничтожения, уничтожения физического всех классов населения, из которых могут выйти возможные враги нашей власти!»

…Страшно подумать, но по сей день у этого чудовища есть последователи, именующие себя «коммунистами» и воспевающие «завоевания Октября».

Вернемся к кронштадтским событиям весны двадцать первого года. По Николаевской железной дороге уже мчатся эшелоны с верными бойцами революции, которым успели внушить ненависть к «контрреволюционерам».

Но пока что уговаривать кронштадтских матросов едет Калинин, некогда служивший в петербургских домах комнатным лакеем. На затылке — кепочка, на неразвитых плечиках — задрипанное пальтишко, опереточный вид — нарочно для публики.

С Финского залива порывисто дует ветер, но под весенним солнцем на замечательной достопримечательности Кронштадта — чугунной мостовой кое-где уже сошел снег.

Бушуют семьдесят тысяч матросов, видавших-перевидавших виды, ходивших и в атаку на суше и топивших вражеские суда в Балтийском море, экспроприировавших буржуйское добро, свергавших Временное правительство. Их сказками не убаюкаешь!

Историк напишет: «Всюду кучи синих форм, фуражки с лентами, клеши, маузеры на боку, разговоры одни и те же: о волнениях в Петрограде, о бегстве из Кронштадта ответственных коммунистов, бушуют матросы, кроют Троцкого матерно, обещают спустить под лед Гришку, знают, что сегодня приедет разговаривать с братишками Калинин. Смеются. Ждут на Якорной площади, где у статуи адмирала Макарова промитинговали всю революцию.

В полдень на Якорной не протолкнуться. С линейных кораблей и из мастерских матросы и рабочие заполнили площадь, ждут, гудят. На окраине грянул оркестр, замахали в воздухе красные знамена. Это по льду из Ораниенбаума приехал невзрачный мужчинка в очках, с хитрецой, намуштрованный Лениным и Троцким, М. И. Калинин. Его сопровождает комиссар Кузьмин. Якорная гудит: «Пусть Калиныч говорит! Пусть расскажет, за что Троцкий наших отцов и братьев по деревням расстреливает!»

И вот на площади появилось авто, в котором восседает будущий «всесоюзный староста».

Неловко взгромоздился на памятник Макарову ненавистный матросам председатель Кронштадтского Совета большевик Васильев:

— Товарищ Калинин приветствует вас, дорогие товарищи, но, товарищи матросы, товарищ Калинин нынче охрипши. На свежем воздухе ему надует еще больше! Пусть выборные матросы идут в Манеж…

Матросов не проведешь. Они орут:

— Не пойдем никуда! Пусть тут говорит!

На самодельную трибуну поднялся Кузьмин. Он хорошо запомнил напутственные слова Троцкого: «Сломать матросскую вольницу, не уступать ни в чем!»

— Не надо бузить! — кричит он. — Партия большевиков ведет нас по правильному пути. Наш маяк — огни коммунизма. Да, положение теперь у всех нас аховое. Надо годик потерпеть, тогда и заживем всласть…

— Пошел вон! Отъел себе морду, ишь, агитирует, мать его… — загалдела толпа, вплотную подступая к трибуне. — Иди к Троцкому, поцелуй его в жопу.

Делать нечего. Кряхтя, цепляясь за деревянные некрашеные поручни, на трибуну взобрался Калинин. Долго откашливался, платочком губы утер. Взмахнул рукавом:

— Товарищи матросы! Ведь еще товарищ Троцкий справедливо назвал вас красой и гордостью революции. Зачем же вы теперя бунтуете? Рази вы забыли славные боевые страницы?..