Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

…Расхаживая по камере, весьма, как известно, способствующей сосредоточению мысли, Гитлер обращался к своему будущему личному секретарю и заместителю по партии:

— Дорогой Рудольф, согласитесь, что само по себе рождение не дает никаких прав. Даже права наследования — титулов и богатств — безнравственны. Только талант и труд, только пот и кровь, только они, и ничего кроме, дают право индивидууму вознестись над стадом, называющимся гнусным словом «народные массы».

Взяв со стола одну из книжек, Гитлер раскрыл ее:

— Вот что пишет по этому поводу Ницше: «Никто не имеет права ни на существование, ни на работу, ни на счастье. Индивидуум не что иное, как жалкий червь».

— Да, мой фюрер, — согласно кивал Гесс, первым назвавший так будущего диктатора. — Само по себе рождение — это еще ничто!

— Это лишь допуск к экзамену, который надо сдать, — с воодушевлением продолжал Гитлер. — Сдал на «отлично» — вот тебе слава, богатство, красивые любовницы, всеобщее поклонение. Провалился на экзамене — держи щетку, подметай улицу и не ропщи! Это и есть закон высшей справедливости.

— Но всякие ублюдки, у которых нет способностей, кроме способности жрать и удобрять, эти неврастеники и педерасты больше всех кричат о «свободе, демократии и равенстве». Ведь так, мой фюрер?

— Вы, Рудольф, признайтесь, повторили мою мысль. И у этих жалких крикунов так мало мозга, что они не понимают очевидного: никакие социалисты, никакие утописты вроде Маркса, этого зловредного жида, или его плагиатора Ленина при всем своем желании никогда не смогут устроить на земле «социалистический рай» — ни политическими, ни административными мерами. Все это химеры, выдуманные для удовлетворения личных амбиций тех, кто эти идеи проповедует.

Гитлер, что-то напряженно обдумывая, быстро заходил по камере, властно буравя собеседника голубыми глазами. Слова его были тщательно взвешенны. Казалось, они исходят из самых глубин его существа. Говорил он просто, ясно и логично.

«С ним невозможно спорить, — подумал Гесс. — Какая-то потрясающая убежденность в собственной правоте. С такой убежденностью могут взойти на эшафот, но никогда от своей правды не откажутся. У этого человека, уверен, великое будущее!»

Гитлер резко остановился, от груди вверх взмахнул правой рукой и отчеканил:

— Прав Шпенглер, когда говорит о закате Европы. Но погибнут лишь расово неполноценные, те, кто не сумеет выдвинуть умных и смелых вождей, кто не сможет правильно организовать труд и хорошо работать. А это сумеет осуществить лишь семья арийских народов.

Гесс, отчаянно скрипя пером, торопливо записывал за Гитлером, время от времени с жаром повторяя:

— Мой фюрер, каждое ваше слово крепче стали!

— Граф Жозеф Гобино хоть и француз, — последнее слово Гитлер выговорил так, словно ему в рот засунули лягушку, — но он правильно утверждает: расовый вопрос превалирует над всеми остальными историческими категориями. И тысячу, сто тысяч раз Гобино прав! — Гитлер кричал уже на весь замок. — Настоящие арийцы, эта соль земли, позволили себе — пусть и в небольшой, но все равно в преступной мере! — перемешаться с неарийцами. Таких к ответу, в резервации! Чтобы земля процветала, не надо много людей! Для благоденствия существенны лишь три фактора. Первый — руководители, фюреры, самые мудрые и честные, кто поведет нацию по правильному пути. Второй — народ должен умело и очень хорошо трудиться, каждый на своем месте — будь то вождь или дворник, про которого я уже упомянул. И третий фактор — жизненное пространство с его недрами. Самую черную работу станут выполнять, понятно, неарийцы. Для этого они и появились на земле.

Но каждый должен работать, работать и еще раз работать! Кто не работает — того следует… — Гитлер сделал красноречивый жест вокруг шеи. — И еще — каждый ариец обязан, обратите внимание, Рудольф, обязан поддерживать чистоту расы. Эту мысль подчеркните. Это — основа основ. Только от здоровых родителей, никогда не куривших и не употреблявших алкоголя, родятся здоровые дети. Гниющее тело вызывает омерзение, хотя бы в нем жил поэтический дух. Будущая Германия придаст огромное значение физическому развитию нации. И оно будет начинаться еще до школы, а в школе это станет основной дисциплиной. Здоровая нация — мощная держава!

И Гитлер открыл буфет, налил бокал гранатового сока, медленно выпил и продолжил:

— Люди гибнут не из-за проигранных войн, а из-за потери сопротивляемости… Все, что не является полноценной расой на этой земле, — плевелы обреченные.

Диктовку прервал надзиратель:

— Господин Гитлер, господин Гесс, пожалуйте на ужин.

— Мы работаем, — сказал Гитлер. — Сделайте одолжение, скажите денщику, чтобы сюда принесли… И напомните: котлеты и курицу не надо. Сто раз говорил, что мясного я не ем. А они несут и несут!

— На ужин паровая форель с овощным гарниром, сыр французский камбоцола, красное вино и фрукты, — ответил надзиратель.

Гитлер, обращаясь к Гессу:

— Что за дикарский обычай — поедать трупы животных? Для меня съесть свиную отбивную — это все равно что использовать в еду мягкие части этого самого надзирателя! Брр… Употреблять мясо — это такое же гнусное извращение, как мужеложство.

Взглянув на бедного Гесса, еще преданного извращению есть мясо, Гитлер добродушно расхохотался:

— Хорошо, пусть, кто хочет, мясо пока ест. Наши дети будут глядеть на мясо с отвращением. А кокаинистов, педерастов и прочих выродков мы будем сжигать в крематориях. Жестоко? Только на первый взгляд. Это не более жестоко, чем уничтожать вибрион холеры. Он тоже хочет жить, но мы его уничтожаем, иначе он истребит все человечество. Так и это отребье. Пусть размножаются настоящие, здоровые люди. И тогда земля расцветет, настанет эра всеобщего счастья! Идеи духа и героизм — куда более важны, чем экономика!

— Вы — гений! — Гесс с искренним восхищением смотрел на фюрера.

— Господин Гитлер, кушать подано! И, если вас не затруднит, говорите немножко потише. У господина Геринга, что в соседней камере, болят зубы, и громкие крики его тревожат.

Гитлер, ничего не отвечая, подошел к окну, забранному решеткой, надолго замер, залюбовался майской зеленью, изумрудно игравшей в лучах заходящего солнца. Подумалось: «Какой это ужас — неволя. Страшнее смерти».

Когда начальник тюрьмы попытался объяснить Гитлеру, что он помещен в очень «комфортабельную камеру», то фюрер с презрительной улыбкой ответил:

— Вы попробуйте в своем комфортабельном доме посидеть, не выходя из него, хотя бы месяц, тогда вы узнаете, что такое тюрьма, какой это дьявольский ужас. А мне предстоит здесь провести еще без малого пять лет…

Начальник покровительственно улыбнулся: