Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Вдруг счастье привалило. Бунин получил Нобелевскую премию. Начали радоваться, ликовать. Но так как-то приниженно ликовали, что становилось даже жалко.

Представьте себе семью, и не богатую притом семью, а бедную, штабс-капитанскую. Здесь — двенадцать незамужних дочерей и не мал мала меньше, а некоторым образом бол бола больше.

И вот наконец повезло, выдают замуж самую младшую, тридцатидвухлетнюю. На последние деньги покупается платье, папу два дня вытрезвляют, и идет он впереди процессии в нафталиновом мундире, глядя на мир остолбенелым взглядом. А за ним движутся одиннадцать дочерей, и до горечи ясно, что никогда они уже не выйдут замуж, что младшая уедет куда-то по железной дороге, а для всех остальных жизнь кончилась.

Вот такая и была штабс-капитанская радость по поводу увенчания Бунина… Событие кончилось, догорели огни, облетела чековая книжка, начались провинциальные парижские будни».

Пока присяжные фельетонисты, обретавшиеся на Солянке, хихикали, русские в Париже жили трудно, но человеческого достоинства, в отличие от фельетонистов, не теряли.

И уж во всяком случае, писательской братии, подобно коллегам из Страны Советов, не приходилось бисер метать перед власть предержащими, выполнять их державную волю.

Русская эмиграция устроила демонстрацию своей значимости. Театр Елисейских полей чествовал Бунина.

Почти месяц газеты анонсировали это замечательное событие. Весь Париж был оклеен афишами: «Вечер нобелевского лауреата!», «Грандиозное событие — 26 ноября, воскресенье».

У театральных касс — столпотворение. Билеты — от трех до пятидесяти франков.

Подобно этим ценам, весьма разнилась публика: роскошные дамы в декольте и бриллиантах, породистые господа во фраках — эти в ложах; народец в поношенных пиджачках и застиранных белых рубахах, но все при галстуках — галерка и задние места партера.

«На Бунина» пришли члены французского парламента и парижской мэрии, генералы и бывшие тайные советники, студенты, окруженная своими почитателями Марина Цветаева, прекрасный поэт Довид Кнут, давний друг лауреата — библиофил и приказчик магазина Поволоцкого — Яков Полонский с супругой Любовью Александровной, сестрой Алданова, наборщик типографии «Современных записок» и он же талантливый прозаик Владимир Сосинский, министр воздухоплавания Пьер Кот и какой-то оборванец, похожий на Гавроша, но купивший билет за пять франков.

Ровно в девять вечера раздвинулся тяжелый занавес, и за столом президиума задвигали, заскрипели стульями именитые персоны — Маклаков, Куприн (Киса сидела в зале), Зайцев, Алданов, Осоргин, Ходасевич, профессор Кульман — декан русского историко-филологического факультета, автор первой книги о Бунине (вышла на французском языке в апреле 1928 года). В центральной ложе, рядом с Верой Николаевной, опустились в кресла митрополит Евлогий и граф В. Н. Коковцов.

Нет только героя дня. Зал в напряженном ожидании. Все неотрывно смотрят в сторону правой кулисы, откуда Бунин должен явиться публике.

И вот он выходит — высокий, стройный, в прекрасном фраке, улыбающийся и с особой грацией раскланивающийся с публикой.

И далее… Вот что писали «Последние новости» 27 ноября:

«Появление И. А. Бунина было встречено продолжительной овацией. Весь зал встал и долгими аплодисментами приветствовал лауреата. Он сел справа от председателя, и сейчас же хор Н. П. Афонского исполнил «Славу» в аранжировке Н. Н. Кедрова. Первую большую речь произнес В. А. Маклаков, подчеркнув значение успеха И. А. Бунина для русской эмиграции. Затем Н. К. Кульман огласил бесконечный список приветствий, полученных комитетом и самим Буниным. Писем и телеграмм было получено свыше 800. (В том числе от старых друзей — Шаляпина, Рахманинова, Гречанинова, но ни одной из СССР.)»

Бесконечной чередой на сцену поднимались поздравители — самые именитые русские и французы, говорили восторженные речи. Потом был концерт.

«За поздним временем И. А. Бунин не читал обещанного рассказа, извинившись в шутливой форме перед публикой, и затем благодарил собравшихся. Новой овацией по адресу виновника торжества чествование закончилось».

Всеобщее ликование продолжалось, летели вверх пробки от шампанского, звучали тосты, тосты, тосты… Монастырская и нищенская жизнь в Грасе сменилась бесконечным праздником. Получив кредит от банка, Бунин сыпал налево и направо деньгами: откликался на всякую просьбу о помощи, как всегда, излишне щедрыми были «пурбуары», на дню по десять раз давал на какие-то благотворительные цели.

Прямо в номер «Мажестик» явилась театрализованная группа просителей, одетых в черкески и при бутафорских (а может, и настоящих?) кинжалах. Самый старший, высоченный, с пуком усов на верхней губе, сделал шаг вперед и гаркнул:

— На восстановление царского престола в России!

Представление Бунину понравилось, и он дал сто франков. Процессия, напоминавшая шествие из «Лоэнгрина», печатая по коврам шаг, красиво удалилась.

Другой раз, когда дверь в номер была закрыта, раздался такой громовой стук, что Бунин счел нужным спросить:

— Что нужно?

— Отворите, господин Бунин. Важнейший разговор!

— Я никого не принимаю и лежу в постели, ибо нездоров.

— Не стесняйтесь, мы не дамы.

Бунин приоткрыл дверь, увидал вполне пропитые уголовные морды драгоценных соотечественников.

— В чем дело?

Главный уголовник держал под полой драного пальто что-то тяжелое. У Бунина мурашки пробежали по спине: он разглядел, что из-под полы выглядывает… топор.

Икнув, визитер прохрипел:

— Дело в национальной гордости! Вот эту ценность, — он еще более приоткрыл полу пальто, — вы должны приобрести, чтобы она не попала в руки кремлевских палачей.

— Что за ценность? — Бунин попытался закрыть дверь, но мешала нога визитера.

— Топор их императорского величества Петра Алексеевича. Его личная собственность с государственным сертификатом и приложением печати.

— Понял! — Бунин расхохотался. — Это тот самый топор, которым Петр прорубил окно в Европу!

Насмеявшись вдосталь, добавил:

— Топор этот куплю в паре с опахалом, которое Чацкому Лиза отдала. А на опохмелку возьмите вот это…

Зажав в кулаке десятифранковую бумажку, визитеры, распираемые счастьем, удалились.

Далее — еще забавней. Газета «Нувель литерер» напечатала заметку, в которой говорилось о неслыханном благородстве: Бунин, дескать, заявил о своем решении разделить премию с Мережковским.

Бунин долго потешался:

— Это Зинаидины фокусы! Думает: «Подтолкну Ивана, может, и впрямь чего нам отвалит?»

Галя дала вдруг трезвый совет:

— Почему бы, Иван Алексеевич, вам не сделать визит вежливости Мережковским?