Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Наконец низвергаясь всей своей масленисто-стальной громадой, шипя паром, коротко-тревожно подавая гудки, подкатил поезд. Едва Галина ступила на подножку вагона, Бунин бросился навстречу, подхватил ее, легонько, с молодой силой поднял в воздух и прижался к ее пахнувшим душистым мылом волосам.

В Париже делать больше было нечего, и уже через день они покатили в Грас.

Первые дни после их появления в «Бельведере» все пошло, как прежде. Бунин часов по десять просиживал за работой.

Появлялся в столовой усталый, но улыбающийся. Передавал Вере Николаевне несколько страничек, содержавших столько поправок, зачеркиваний, добавлений, что та хваталась за голову:

— Ян, тут ничего не понять!

Вера Николаевна отправлялась к широкому деревянному подоконнику, на котором стояла ее машинка. Перепечатав странички, она эту продукцию сдавала Ивану Алексеевичу. Тот снова правил текст, который теперь уже поступал к «главной машинистке» — Галине.

Перед заходом солнца Бунин шел на прогулку по грасским холмам. Прежде его почти всегда сопровождала Галя. Теперь у нее почти всегда находилось какое-нибудь неотложное дело — Бунин с удивлением глядел на нее, но никогда не настаивал.

Еще во время первой встречи, на вокзале в Париже, Бунина поразили глаза Галины — они как бы потухли, стали холодными и отчужденными. Он вначале эту перемену приписывал ее болезни и дорожной усталости. Но время шло, и Галина все более от него отдалялась.

Ежедневно она писала письма в Дрезден, адресуя их сестре Степуна — Магде.

И почти ежедневно среди обширной почты попадалось ответное послание из Дрездена.

Что-то надломилось в их отношениях, и Бунин, которого эти недобрые перемены волновали все больше, не знал, как вернуть прежнюю их теплоту.

Он заказывал ей дорогие вещи — она не отказывалась, и на короткое время ее взор теплел. Начинал читать ей стихи или говорить о написанном им — Галина откровенно скучала.

Зато она много и охотно говорила о новой подруге — Магде. Бунина эта дружба насторожила, Вера Николаевна удивленно покачивала головой.

Магда… Бунин видел несколько раз эту мужеподобную даму с низким красивым голосом. Некоторое время она даже пела в берлинской опере. На Бунина она произвела двоякое впечатление: несомненно умна, начитанна, умеет ловко поддерживать беседу, но явственно ощущалось в ней что-то нездоровое, порочное, отвращавшее Бунина.

Теперь Галя настойчиво просила:

— Как было бы хорошо, если бы Магда погостила у нас…

Бунину эта просьба была неприятна, но он, не зная почему, согласно кивнул:

— Ответный визит? Пусть приедет…

В середине мая Магда въехала в «Бельведер». «Девчатам», по их просьбе, был отведен общий покой — в светелке на верхнем этаже. Галина, явно томившаяся ожиданием ее приезда, сразу же расцвела, похорошела, повеселела, чмокнула Бунина в щеку, принесла Вере Николаевне букетик цветов, перестала ссориться с Зуровым.

Подруги почти не расставались: вместе спускались к столу, сцепившись руками, вместе гуляли, что-то нежно ворковали, затворялись в своей комнате.

Бунин вначале шутил по поводу столь неразрывной дружбы, Зуров хихикал, Вера недоуменно пожимала плечами.

Но вдруг Бунина осенила жуткая догадка, которая с каждым днем получала десятки подтверждений: отношения подруг были явно противоестественными.

Иван Алексеевич, давно копивший неприязнь к Галине, был взбешен. Мало того что Галина изменила ему, она это сделала садистски необычно — с женщиной! Все клокотало в нем, и ярость увеличивалась острым чувством все более распалявшейся ревности.

Теперь он не мог работать, ничего не писал. «Лика» была заброшена.

Без аппетита приняв завтрак, он уходил из дома, часами бродил по каменистым окрестностям. Он пытался отогнать от себя мысли о Галине. Но поворот дорожки, куст сирени или поваленное дерево напоминали: «Я был с ней здесь, тут она целовала меня, здесь клялась в вечной любви, здесь я ее…»

Чем больше он старался не думать о ней, тем сильней и неотступней она представлялась ему в самых соблазнительных позах, вспоминались все ее нежности, все слова, которые некогда она говорила ему. Его корчило при мысли о том счастье, которое испытывает его… тьфу, не соперник, соперница!

Он готов был осыпать возлюбленную самыми горячими ласками, сказать ей самые нежные слова и в то же время люто ее ненавидел, как существо недостойное и совершенно павшее.

Бунин хотел все бросить и укатить на Гаити или Ямайку, умчаться в какое-нибудь дальнее странствие, благо теперь он был сказочно богат и мог позволить себе роскошь и комфорт, которые всю жизнь любил и которых был так долго лишен.

Но на него вновь наваливался весь ужас ревнивых переживаний, и ему уже ничего не хотелось, разве что повеситься или застрелиться.

Бунин приходил на кухню, открывал буфет и наливал себе большой фужер водки. Залпом осушив его, опять уходил торить тропинки грасских холмов.

Вера Николаевна, вначале было обрадовавшаяся любовному разрыву, который ждала столь долго, теперь (вот ангельская душа!) страдала за мужа, если бы могла, переложила часть его мук на себя.

Одиннадцатого июля она записала в дневник: «…В доме у нас нехорошо. Галя, того гляди, улетит. Ее обожание Магды какое-то странное… Если бы у Яна была выдержка, то он это время не стал бы даже с Галей разговаривать. А он не может скрыть обиды, удивления, и поэтому выходят у них неприятные разговоры, во время которых они, как это бывает, говорят друг другу лишнее».

Некоторым развлечением стали хлопоты, связанные с приобретением «Бельведера». Рукье, владелец, просил совсем недорого. И когда дело казалось слаженным, Бунин вдруг передумал:

— Где это видано, чтобы русский писатель стал домовладельцем! Да и хлопот не оберешься с ней, с этой самой виллой: ремонт делай, налог плати… Да ну ее к лешему. Денег теперь — куры не клюют, лучше будем жить, как жили, — снимать!

Так и остался нобелевский лауреат без кола и без двора.

А вскоре придет день, когда не то что виллу — куска хлеба не на что будет купить. И случится это всего лишь года через два с небольшим после того, как Бунин вдруг стал «миллионером».

Подобное французам казалось невероятным, ибо любому из них таких денег хватило бы до конца жизни. У Бунина все это просвистело, пролетело, размоталось, растранжирилось, расфуфыкалось. Остались лишь сшитые фраки, рубахи, золотые запонки, флаконы с дорогим одеколоном да громадный приемник, который хорошо принимал Москву, что весьма пригодится во время войны.

Не все он раздал добровольно, кое-что разные аферисты выманили из него обманом. Десятого мая 1936 года он записал в дневник: «Да, что я наделал за эти 2 года… Агенты, которые вечно будут получать с меня проценты, отдача Собрания Сочинений бесплатно — был вполне сумасшедший.