Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

…И вдруг в один день все меняется. Свидетели, прежде обвинявшие Шварцбарда, проникаются к нему симпатией. Вместо обвинительных речей льются панегирики убийце, его мужественному и честному сердцу. Флори не прерывает длинные, не идущие к делу речи Шварцбарда, но более жестко допрашивает украинских свидетелей.

Свидетель Смит, преподававший английский язык в Париже, тоже вдруг переменил мнение о преступнике:

— Я сорок лет преподаю, сорок лет смотрю в глаза людям. Я большой физиономист. Я никогда не ошибался. На бульваре Сен-Мишель я подскочил к мистеру Шварцбарду, взглянул ему в очи и сразу понял — это не убийца. Это судья. Это бич Божий!

Известный журналист Семен Сумский делает поразительно точный прогноз. О нем он сам написал в пражском журнале «Воля России» — в № XI–XII за 1927 год: «В ту минуту, когда присяжные входили в зал из совещательной комнаты и все напряженно ждали приговора, сидевший рядом со мной видный украинский деятель спросил меня:

— Каков, по вашему мнению, будет приговор?

— Я не сомневаюсь в том, что Шварцбарда оправдают, — ответил я.

— Неужели? Не может быть! — И мой собеседник искренне не мог этого понять».

Когда пасмурным октябрьским вечером председатель суда Флори огласил оправдательный приговор, то весь зал от неожиданности даже привстал. Недвижной осталась лишь вдова убитого.

Вот этот приговор и был главной загадкой всей этой истории…

Семен Сумский всячески оправдывал убийцу и несколько раз почему-то призывал: «Весь этот процесс — с его вопросами, свидетелями, трагедиями — должен остаться в прошлом. Его надо скорее забыть».

Зачем это?

…Минут десятилетия. Станет известно: убийца был агентом НКВД. Идя на преступление, он вовсе не мстил за обиды древнего народа, а выполнял задание Лубянки — за деньги.

Пришла пора вернуться в Киев 1918 года.

В одной из газет-однодневок появились стихи:

Бунин спешил дальше, к брегам Черного моря.

Одесса, Одесса!.. В середине июня восемнадцатого года Бунин наконец достиг желанной цели. Он сразу попал в объятия друзей: художника Буковецкого, доктора Назарова, писателей Федорова, Нилуса, Дон-Аминадо, Гребенщикова, Тальникова…

По улочкам с видом победителей расхаживали оккупанты — австро-венгерские солдаты. Но жизнь бурлила, как в мирное время.

…Сумерки опускались на приморский город. Тут же зажигали огни многочисленные ночные кабаре и публичные дома, трактиры и пивнушки. Каждый развлекался изо всех сил! На всех подмостках неистовствовали куплетисты в цилиндрах, балалаечники в поддевках, прыщавые юноши в лапсердаках. В ночное небо взлетали непристойные частушки, еврейские песни, цыганские романсы и брызги шампанского. В модном танце шимми выделывали ногами невиданные кренделя корнеты и поручики, богатые негоцианты и скромные дочки торговок с Привоза. Мелькали юбки, фраки, кителя, погоны, косоворотки!

Аншлаг в громадном зале биржи — здесь пела несравненная Иза Кремер.

В другом зале надрывался в истоме усиленно грассировавший Александр Вертинский.

Красавец баритон Михаил Вавич с трудом отбивался от целой своры поклонниц. После концерта в Летнем театре на любимца публики набросились влюбленные почитательницы, сорвали с баритона все одежды, обнажив торс и все остальное.

Бурю восторгов вызывал дерзкий и веселый Никита Балиев со своей знаменитой «Летучей мышью». Цветы, аплодисменты и опять шампанское!

Подымая давно не мытыми пятками пыль, на Дерибасовской, сопровождаемые сворой лающих одичавших псов, мальчишки размахивали свежим номером газеты:

— Портрет Веры Холодной в гробу за двадцать копеек!

И снова менялась власть — быстрее, чем декорации рыночного балагана. Постоянными были лишь рейды многочисленных банд, влетавших на взмыленных скакунах с первыми лучами солнца. На скорую руку они грабили, насиловали, вешали и исчезали.

Лето двигалось к осени, а веселая жизнь — к закату. Словно порывом морского ветра, с прилавков сдуло провизию. 27 августа Вера писала брату в Москву: «Ян не работает. Проживать здесь нужно минимум две тысячи рублей в месяц».

«Деньги, деньги, деньги! Всюду деньги, господа! А без денег жизнь плохая, не годится никуда», — напевал Бунин песенку, которую услыхал на эстраде летнего сада в Ланжероне.

Вера получила богатые возможности проявить кулинарную сметку. Скажем, вместо мяса по карточкам выдавали сушеную тарань. Что можно приготовить съедобное из этого продукта, похожего по внешнему виду и вкусовым качествам на соленую щепку? В доме Буниных из нее варили суп.

Но однажды пришел к ним литературовед и лингвист почетный академик с 1 декабря 1907 года Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский и поделился своим опытом. Он повертел тарань над огнем, ожесточенно подолбил ее о дверной косяк, и рыбка вдруг стала мягкой и почти вкусной.

Писатели являлись каждодневно — с толстыми рукописями и хорошими аппетитами. Стал захаживать и молодой Валя Катаев. Он попил предложенного Верой Николаевной чая, съел пирожки и, вынув из кармана тетрадь, протянул Ивану Алексеевичу:

— На суд милостивый!

Вскоре он пришел за ответом:

— Вы прочли мои рассказы?

— Да, прочел два, — ответил Иван Алексеевич. — «А квадрат плюс Б квадрат» и «Земляк». Больше читать не стал.

— Что так?

Бунин улыбнулся:

— Зачем попусту глаза ломать? То, что я прочел, говорит за вас: талант есть. Боюсь только, как бы вы не разболтались. Много вы читаете?

— Нет, я читаю только избранный круг, только то, что нравится.

— Это нехорошо. Нужно читать больше, не только беллетристику, но и путешествия, исторические книги и по естественной истории. Тот же Брэм — как он может обогатить словарь, какое описание окраски птиц! А то ведь как бывает: прочтут классиков, затем принимаются за современных писателей. Так друг друга и перечитывают. На этом образование и заканчивается. Я много раз замечал: как читающий серьезное, классическое выгодно отличается от тех, кто читает лишь современников.

Я только того считаю настоящим писателем, — добавил, прощаясь, Бунин, — который, когда пишет, живо, с красками, звуками, запахом и движением видит то, что пишет. А вот те, кто этого не видит, — это не художники вовсе, иногда очень ловкие, но всего лишь литераторы… Вот Леонид Андреев, например.

Когда Валя уходил из бунинского дома, потряхивая красивыми темными волосами над крепким невысоким лбом, Вера неизменно что-нибудь засовывала в карман его куртки и ласково говорила: