Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Это позже. Тогда Свердлову без всяких колебаний признался, что я — анархист-коммунист бакунинско-кропоткинского толку.

— Нет, — отвечает мне Свердлов, — вы совсем не похожи на анархистов, которые засели было на Малой Дмитровке, да мы их, гадов ползучих, раздавили. Сей миг об вас позвоню товарищу Ленину.

И тут же в трубочку сообщил, что имеет у себя товарища, который привез важные сведения об крестьянах на юге… Ленин ответил: дескать, завтра дожидаю.

— Пьем за батькину встречу с этим… — заорал Лютый.

— Да подожди ты, — осадили нетерпеливого казака его товарищи. — Ты на свою бабу и то созревший лезешь, а тут особый манер — вожди!

Батько спокойно переждал перепалку и продолжил:

— На другой день, ровно в час дня, я был опять в Кремле у товарища Свердлова. Он провел меня к товарищу Ленину…

— Ура! Пьем за батько и Ленина, — заорало несколько ссохшихся глоток. — Ур-ра, батько!

Выпили. Закусили, кто салом, кто капустой или огурцом. Махно вдруг, весь внутренне засияв, как гимназист на выпускном балу, сказал:

— Товарищ Ленин встретил меня, что тебе отец родной. И только. Сам махонький, картавенький, а глаз прищурит хитрущий — в душу будто заглянет. Одной своей ручкой взял меня за руку — вот так, другой — этак легонько касаясь моего плеча, в черной кожи кресло усадил. Говорит Свердлову, мол, Янкель, чего как пень торчишь? Садись!

— И об чем он выспрашивал? — поинтересовался Каретников. Он всегда в этом эпизоде задавал такой вопрос.

— Первое — из каких я местностей. Затем — как крестьяне этих местностей восприняли лозунг «Вся власть Советам на местах». И бунтовались ли крестьяне моих местностей против нашествия контрреволюционных немецких и австрийских армий. Я на все отвечал кратко. Свердлов сидит и слушает. Молчит не хуже рыбы. Ленин обо всем расспрашивает меня подробно. А об одном месте моего рассказа три раза переспросил.

— Это об чем? — полюбопытствовал Лютый, заскорузлым пальцем выковыривая мясо изо рта.

— А об том, как крестьяне лозунг «Вся власть Советам на местах» разумеют. Я прямо говорю: вся власть на месте действительно должна отод… отжестьвляться с волей самих крестьян.

Ленин личико скривил: ему это не по сердцу.

— В таковом случае в ваших местностях крестьянство заражено анархизмом.

— А рази это плохо?

— Я, дескать, не того хочу сказать, — Ленин уклончиво отвечает. — Даже напротив, это ускорило бы победу коммунизма над капиталом. Только такое настроение в крестьянстве неестественно. Это все от анархистской пропаганды.

Я возразил, что вождю нельзя быть пессимистом. Тут Свердлов встрял:

— Так что, анархию надо развивать среди крестьян?

— Ваша партия развивать не будет! — режу в глаза.

Тут Ленин подхватился:

— Во имя чего надо развивать анархию? Чтоб дробить силы пролетариата? Чтоб повести его на эшафот, под топор контрреволюции?

Я тут малость распалился. Объяснил ему, что анархисты не ведут к контрреволюции. И только.

— А рази я это сказал? — спросил Ленин. И объяснил, что он просто против раздробления сил.

Потом мы стали говорить об будто мужестве красногвардейских отрядов. Я сказал, что участвовал в разоружении десятков казачьих эшелонов и никакого их мужества не заметил.

— Как так? — удивился Ленин.

— Трусливости и безыдейного воровства было больше, чем мужества и революционности.

Спросил меня Ленин за пропагандистов по деревням. Я ему объяснил:

— Не нужно увлекаться. Пропагандистов по деревням так мало, и они там беспомощны. И только.

Свердлов с восторгом улыбался, а Ленин, сложивши палец меж палец своих рук и нагнувши голову, об чем-то думал. Затем сказал мне:

— Об всем, что вы мне сейчас осветили, приходится сожалеть. Преобразовав красногвардейские отряды в Красную армию, мы идем по верному пути к окончательной победе пролетариата над буржуазией. — И еще, повернувшись к Свердлову, сказал: — Анархисты всегда самоотверженны, идут на всякие жертвы. Но они близорукие фанатики, пропускают настоящее для отдаленного будущего. — И тут же предупредительно повернулся ко мне: — Вас, товарищ, я считаю человеком реальной и кипучей злобы дня. Если бы таких анархистов-коммунистов была хотя бы одна треть в России, то мы, коммунисты, готовы были бы идти с ними на известные условия и совместно работать на пользу свободной организации производителей.

Я убежденно считал Ленина виновником недавнего разгрома анархистских организаций в Москве. И я глубоко в душе начал стыдиться самого себя…

— Это ты зря, батько! Ты, батько, кремень! — сказал Лютый. — Значит, хлопцы, пьем за батько.

Выпили.

Махно продолжал:

— И выпалил я в Ленина словами: «Анархисты-коммунисты все дорожат революцией и ее достижениями. Это свидетельствует об том, что они с этой стороны все одинаковы».

Ленин рассмеялся:

— Ну вы нам об том не говорите.

Потом Ленин заложил эдак пальчики в жилет, стал расхаживать по кабинету и убеждать меня:

— В настоящем анархисты жалки, беспочвенны исключительно потому, что они в силу своей бессодержательной фантазии реально не имеют с этим будущим связи. И у вас, на юге России, то же самое.

Маленько я опять вспылил:

— Я полуграмотный крестьянин. И об такой запутанной мысли, которую вы, товарищ Ленин, выразили, понятие не имею. И только. Но в корне вы ошибаетесь, что мы не понимаем настоящего. И еще: чего-то вы избегаете говорить слово «Украина», а все обзываетесь — «юг России»? Анархисты-коммунисты на этом самом «юге России» дали уже много примеров преданности идеалам революции.

Я так строго разговаривал и примеры разные приводил. А Ленин видел, что я разнервничал, и стал разговор в сторону уводить. Участливо так спрашивает:

— Ведь вы на Украину будете перебираться нелегально?

— Разумеется, — отвечаю.

Ленин, как прямо отец родной, обо мне думает.

— Желаете, — говорит, — воспользоваться моим личным содействием? Яков Михайлович, для товарища Махно надоть все необходимые для нелегального перехода документы приготовить!

Оформили мне фальшивые документы. С ними я спокойно перебрался на Украину. Хотя потом мы с Лениным разошлись идейно, но я об нем думаю как об своем кровном брате. И только.

Хлопцы гаркнули пропитыми глотками «ура!» и почали новую бутылку самогонки. Пили за Махно, за «Повстанца», за Ленина, за победу, за анархию, которая вроде бы мать порядка. А если и нет, то хрен с ей, лишь бы война длилась да побольше самогонки.

Потом пели песни и любимую, батько сам ее начал:

Хорошая песня, душевная. Особенно когда выпивши.

При свете коптилки, щуря глаза, Бунин читал номер «Повстанца», неизвестным образом попавший в Одессу. Газета, отпечатанная на двух страницах грубой зеленоватой бумаги, в которую в доброе старое время мелитопольцы брезговали завертывать даже селедку, имела три раздела: агитационный, официальный, хронику.