Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Бунин остановился, затем щелкнул пальцами и с ироническим восторгом воскликнул:

— Слог каков! Даже Антон Павлович захотел бы — лучше не сочинил! Ну-с, дальше. «Белогвардейцы знают, что больное место рабочего — это его станок, и потому распространяют эту бессмысленную и подлую выдумку. Цель белогвардейцев будет достигнута, если этой гнусной клевете удастся подорвать доверие рабочих к своему Совету. Цель же их известна — возвратить фабрики, заводы и поместья капиталистам и помещикам, а рабочих и крестьян опять превратить в рабов. Эту цель белогвардейцы проводят в жизнь везде, где их провокации поддаются красноармейцы, бессознательные крестьяне и рабочие.

Комитет обороны и губисполком решительно заявляют, что агенты Деникина и Шкуро могут распространять эти провокационные слухи в целях внесения смятения и розни в стройные ряды рабочих.

Лица, распространяющие эти провокационные слухи, — враги и сволочи пролетарской революции и как таковые должны быть преследуемы всеми сознательными и верными друзьями Рабоче-Крестьянской революционной власти вплоть до расстрела на месте вредной агитации.

Председатель Комобороны и губисполкома Клименко».

— Ну что, враги пролетарской революции? Вы уже трепещете от большевистского гнева? — весело прокомментировал передовицу Бунин.

В этот момент грохнул взрыв, задребезжали стекла, с потолка посыпалась известка. Казалось, дом вот-вот рухнет. Затем ударило еще, еще…

Орудийная стрельба кончилась так же внезапно, как и началась. Только край неба оранжево полыхал. Это горело здание синагоги, в которое угодил снаряд.

Все засели по домам, боясь высунуть на улицу нос. Что-то будет дальше?

Ночью пробежала гроза, отшумел короткий обвальный ливень. Молнии полыхали во все небо, громовые раскаты сотрясали воздух, как канонада палубной артиллерии.

А потом зачарованная тишина повисла над Одессой. И благоуханный воздух, напоенный запахом буйной зелени, умиротворял бодрствовавших, истомившихся и исстрадавшихся от страшной жизни людей.

Перед рассветом опять гремела пушечная пальба, но быстро стихла.

Едва утренним светом озарился горизонт и началась разноголосая птичья сумятица, как Бунин, накинув на плечи плащ, вышел на улицу.

Повсюду, к своему удивлению, он увидал кучки любопытных. И никто ничего не знал: где большевики, где войска Деникина?

Из-за угла, стараясь выглядеть молодцевато, появляется отряд, вооруженный весьма разнокалиберно: у кого винтовка, у кого шашка, а у двоих — казачьи пики.

На рукавах — белые повязки. В глазах решимость умереть за Андреевский флаг.

На мягких резиновых шинах катит автомобиль «рено». На заднем сиденье знакомый Бунина — Евгений Китников.

Увидав Бунина, он приказывает шоферу остановиться.

— Иван Алексеевич, как рад вас видеть! С освобождением! Садитесь, проедем по городу.

— Как, неужели освобождение?

— Да, большевиков в городе больше нет. А эти славные мальчуганы — дружина. Охраняют порядок, всю ночь глаз не сомкнули.

Китников — бывший гласный Думы. Теперь назначен начальником городской милиции.

— Должность нелегкая! — посочувствовал Бунин.

— А что делать! Не мог же я отказаться. Буду на этом поприще служить отечеству.

Автомобиль плавно покатил по залитой золотом утреннего света Одессе. Вдруг у Бунина радостно забилось сердце — трехцветное знамя! Идут добровольцы. Улыбаются. Из толпы летят цветы. Добровольцы прижимают букеты к груди. Ликование всеобщее. Незнакомые люди обнимаются, целуются, крестятся, плачут: «Избавились от большевиков-иродов!» И крики: «Свобода! Ура!»

— Самый счастливый день в жизни! — У Китникова по щекам катятся слезы.

Возле собора авто остановилось, и Бунин вышел.

Протиснувшись меж густо стоявших прихожан, слушавших заутреннюю службу, он опустился на колени. Молился долго. Горячо благодарил Отца Небесного, пославшего освобождение от большевиков, от этих чертей в человеческой оболочке.

Газеты сообщили, что арестован Северный. С тихим ужасом обыватели наблюдали, как повели по улицам «товарища Лизу». Ее имя за последние месяцы стало легендарным. Она была одним из самых усердных и, стало быть, самых жестоких сотрудников ЧК.

Вера отметила в дневнике: «„Товарищ Лиза“ выкалывала перед расстрелом глаза приговоренным».

И вот теперь вдруг выяснилось, что этому монстру всего лет пятнадцать, что она брюнетка и сильно хромает. Девочку вели конвойные, а она злобно кричала в толпу:

— Перестреляла вас, сволочей, семь сотен! И еще тысячу к стенке поставлю! Кишки ваши, падлы, выпущу. Мать вашу… Да здравствует товарищ Ленин!..

Бунин оторопело глядел на нее и даже непроизвольно осенил себя крестным знамением:

— Господи, из каких адовых недр это чудовище на свет выползло!

Вслед за «товарищем Лизой» провели молоденькую и очень хорошенькую еврейку — «товарища Иду», про которую рассказывали вещи не менее ужасные, чем про ее юную подругу по ЧК. Эта шла, гордо вскинув голову, не замечая любопытных взглядов, вполне ощущая себя, по крайней мере, Жанной д’Арк.

— Из описания всех злодейств, которые совершались будто бы ради «высших целей», можно составить книгу. И книгу страшную! — сказал Бунин Нилусу, который заглянул к нему на самовар.

— Но лозунги у большевиков самые добрые… — заметил Нилус.

— Не обижайтесь, но по словам судят о намерениях человека только дураки… Большевики врут бессовестно, нагло.

— А тех, кто не хочет верить лжи, тащат в ЧК! — согласился Нилус. — Сколько людей там пострадало за неосторожное слово! Моего приятеля инженера Алексеева расстреляли только за то, что он предсказал: «Деникин войдет в Одессу». А у Алексеева четверо маленьких детишек…

— Мы с вами, как говорят партийцы, стоим на одной платформе. Судить надо только по поступкам. А дела учеников Ленина и Троцкого самые злодейские. Кровью и злобой на свете ни одного хорошего дела еще не делалось. Если бы, не приведи господи, большевикам удалось надолго утвердиться у власти, то это было бы хуже Мамаева нашествия. — Бунин выглянул в окно и воскликнул: — Никодим Павлович идет — вот это сюрприз!

На лестнице тяжело заскрипели ступеньки. Маститый академик Кондаков был признанным византологом. Больше того, во всем мире ученые изучали его труды по археологии и древнерусскому искусству, ссылались на них в своих работах.

Кондаков ценил Бунина как умного собеседника, а в его творчество был просто влюблен, собирал его книги. На стене своего кабинета в кипарисовой рамочке Кондаков недавно повесил автограф стихотворения «Край без истории». («Очень прошу, перепишите для меня от руки!» — упросил он Бунина. Тот не преминул эту просьбу уважить.)