Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Семен служил красным, а теперь ходит, проклинает их. И что удивительно — тени стыда нет. Все объясняет «особыми обстоятельствами».

Ветер хлопнул ставнями, в окно ударили крупные капли осеннего дождя.

— Ведь мы еще одну зиму здесь не переживем! — В голосе Веры слышалось неподдельное страдание. — Мы просто устали от холода и голода. На рынке цены сумасшедшие. — Вздохнула. — Цетлины небось уже в Париже, белый хлеб едят…

— Одному Бог дает полати, другому мосты да гати. — Бунин ласково улыбнулся многотерпеливой жене. — Я давно заметил: в трудных, неразрешимых делах лучше всего положиться на Создателя. Авось все образуется.

Пока Бунин был раздираем дилеммой — бежать за границу или продолжать терпеть мытарства в любезном отечестве, доблестный предводитель разноперого войска Нестор Махно душевно отдыхал за праздничным столом в доме бывшего градоначальника Мелитополя. Повод был серьезный — выход первого номера газеты «Повстанец».

Пленарное заседание и доклады заменили тосты бесхитростные, но идущие из глубины анархистских сердец.

Махно открыл застолье. Он не любил речи говорить. Более того, он ненавидел всех тех, кто мог связно сказать более десяти слов подряд. Это считалось признаком интеллигентности, а всех интеллигентов на свете батько справедливо считал врагами народа и пролетарской революции. (В этом он вполне сходился с будущим вождем Советского государства Н. С. Хрущевым.) Однако батько уважал сказать тост.

— Хлопцы, значит, мы «Повстанец» напечатали, — произнес он. — Газета добрая, пусть читают, мать их. И только. Выпьем!

Батько умным и внимательным взором оглядел присутствующих: все ли выпили? Не гнездится ли где измена? Ах, вот…

— Мижурин, ты зачем пренебрегаешь?

— Чтой-то, батько, сердце у меня ныне того, бьется…

Батько ласково улыбнулся:

— Пей, пес! А то оно у тебя вовсе перестанет биться… Так, хлопцы, говорю?

Все дружно загоготали:

— Так, батько, так! Пусть хлебает…

Мижурин, ходивший в предынфарктном состоянии, с отвращением проглотил вонючую самогонку.

— Вот сейчас и полегчает! — обнадежил батько. — И только.

Как ни удивительно, начальник гарнизона сразу же почувствовал себя легче, стал глядеть веселее.

— Вот видишь, он, первач, у нас целебный! — торжествующе произнес батько. — А теперь, хлопцы, по другой примем. За светлое дело освобождения трудящих!

Мижурин и все прочие опрокинули по второй кружке.

…Сподвижники вскоре в разговоре слегка распоясались, стали непринужденней и нахальней.

— Батько! — повернул усатую, разрубленную у лба морду Гавриил Троян. — Расскажи, как тебе Ленин кланялся.

— Да я уже…

— Батько, не все слыхали. Расскажи, не жмись, — дружно загудел стол.

Уже раз двадцать Махно рассказывал сподвижникам, как ездил он в Москву. Но вспоминал об этом с удовольствием, поэтому жаться не стал. Историю эту он уже сказывал складно, как по писаному.

Глуховатым, сиплым голосом батько начал:

— В прошлом годе по весеннему времени, когда мы временно, из соображений тактической дипломатии, поддерживали красных и когда те дали мне орден Красного Знамени, германо-австро-венгерские отряды заняли мое родное Гуляй-Поле. Весть эта застала меня на станции Царево-Константиновка, застала и потрясла. А бегство революционных сил я видел сам. Все это сделалось за мою трехдневную отлучку. И только.

Махно посмотрел в лица сподвижников и прочитал в глазах восхищение блестящим слогом батько.

— Ну ро́ман прямо! — искренне восторгнулся Абраша Шнейдер, который возил с собой в сумке книжки и даже иногда по слогам читал их.

— С помощью веры в революционное крестьянство и моей непримиримости к тому, чтобы гетман воцарился на Украине, я решил пробраться в Москву. Я хотел у Ленина определить свою дальнейшую политику. От Астрахани до столицы я добирался вначале по воде, затем по железной дороге.

И вот я оказался у ворот Кремля. И только. Возле них прохаживался латыш-стрелок с ружьем. За ним — другой. У меня уже был ордер-документ из Моссовета. В комнатушке возле ворот мне выписали пропуск. Я вошел во двор Кремля, поднялся по трапу на второй этаж. Я пошел влево, не встретив ни одного человека. Лишь на дверях читал: «ЦК партии», «Библиотека». Я пошел в ЦК…

Перебив Махно, поднялся широкоплечий, с чубом, падавшим на щеку, заведующий идеологическим отделом Володин:

— Пьем, хлопцы, за освободителя всех пролетарий и крестьянства особенно, за нашего дорогого и прочее, за батько Нестора Иваныча, который добрался до самой Цеки! — И перевернул содержимое кружки в красную пасть.

Махно выпил со всеми вместе и продолжил:

— В ЦК сидели четыре человека. Один показался мне Загорским, другой Бухариным. Этот указал нужную дверь. Я постучал, вошел. Сидит девица, говорит: «Чего вам?»

— Я хочу видеть Председателя Исполкома Совета рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов товарища Свердлова.

Девица записала мой документ и направила в другую дверь. И только. Там помещался выхоленный мужчина. Он тоже спросил, что мне нужно. Я пояснил. Тогда он спросил удостоверение.

— Так вы, товарищ, с юга России? С кем имеете связи?

Я бегло ответил. Допрашивал он меня и дальше о настроении крестьян, каково их отношение к Раде и к советской власти.

— Батько, — подал голос Каретников. — Мы не выпили за твое прибытие в Москву…

— Это надоть! — дружно поддержали застольники. — За прибытие, мать в ногу, в эту самую Москву, чтоб ей провалиться! Вместе со всеми москалями и кацапами. Чтоб их подняло да хлопнуло!

Выпили. Жевали сало и глядели батьке в рот. Тот степенно продолжал:

— Мужчина куда-то позвонил по телефону и тут же предложил пройтись в кабинет к председателю ВЦИКа товарищу Якову Свердлову. И только. Прежде я слыхал, что к вождям простому смертному не дойти. Теперь я остро почувствовал вздорность этих слухов. И свободно вошел в двери Свердлова. Вижу: из себя жидок кучерявенький, верткий, все покашливает и глазки отводит. Улыбается, ручку протянул, влажненькая она. Тычет в кресло: дескать, садись! Спрашивает:

— Товарищ Махно, вы с нашего бурного юга. Вы чем там занимались?

— Тем, чем занимались широкие массы тружеников революционной деревни. Они живут идеями революции.

Свердлов перебил меня:

— Что вы говорите, крестьяне юга в своем большинстве кулаки и сторонники Центральной рады.

Я, конечно, рассмеялся…

В это время Исидор Лютый, зная порядок, икнул и прошепелявил:

— Хлопцы, выпьем за встречу батько с товарищем жидом, как его…

— Свердловым, — подсказал Абрам Шнейдер.

Выпили. Крякнули. Закусили.

— Ну, батько, слухаем тебя! Скажи, как ты с Лениным поссорился?