Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

В пятницу 15 августа 1919 года запыхавшийся от быстрой ходьбы Буковецкий влетел в комнату Бунина.

— Иван Алексеевич, — сказал он громким шепотом, хотя вокруг никого не было, — радость какая! Войска Антона Ивановича заняли станицу Долинскую, красные бежали за реку Ингулец!

— Теперь я с трудом верю в хорошее.

— Да, слухов много ложных, — вздохнул Буковецкий. — Но уж этот-то верный!

Вскоре пришла Вера:

— Была на Французском бульваре и, Ян, сняла для тебя со стены дома…

Она полезла в сумку и вынула скомканную бумагу. Разгладила и протянула мужу:

— Вот, Ян, тебе в коллекцию!

Бунин вслух прочитал:

— «Пленум Советов, совместно с представителями всех рабочих организаций Одессы, призывает к порядку тех рабочих, которые во время работы устраивают митинги, останавливают работу на заводах и тем самым способствуют деникинцам и румынским помещикам, и предлагает губисполкому бороться всеми мерами против провокации в рабочей среде.

Пленум заявляет, что ответом на провокацию и антисоветскую агитацию будет беспощадный красный террор. Т.т. рабочие, дисциплина и выдержка — залог победы».

— Ты, Вера, героиня! Только за такой подвиг большевики могут на месте пристрелить. Как за «саботаж и контрреволюцию».

— Эх, Ян, двум смертям не бывать, а одной не миновать!

— Вот с этой одной и не надо торопиться. Больше не срывай прокламации. Тем более что у красных дела неважные, даже «товарищ» Раковский признал положение большевистских войск чрезвычайно тяжелым. Развал у них полный…

Через день, 17 августа, в воскресный день, на потеху всей Одессе по улицам дефилировал красный полк Мишки-Япончика. Сам командир восседал на породистом белом жеребце, наряженный в какую-то фантастическую мантию, весь увешанный оружием. На пальцах искрились бриллиантовые перстни.

Его многочисленные адъютанты были обряжены с не меньшей пышностью.

Проехали они по Княжеской, в нескольких шагах от бунинского обиталища. Иван Алексеевич, явно развлекаясь, стоял у распахнутого окна.

— Ну и бандитские морды у этих «охранителей» порядка. До чего большевистская власть низко пала! Ведь совсем недавно их газеты называли Япончика «известным грабителем и сволочью». А вот теперь этот тип с испитой рожей и осипшим голосом командует «революционным» полком!

— Это еще не все! — поддакнула Вера. — Недавно он держал речь о «достижениях революции» в городском саду на сцене Летнего театра. Двух слов связать не умеет. Одни призывы к убийствам.

— И это в театре, на сцене которого блистали Комиссаржевская, Савина, Давыдова! Нет, лучше утопиться в море, чем дышать одним воздухом с этими скотами!

В небе затарахтел аэроплан. Плавно летел он со стороны моря на небольшой высоте.

— Словно легкая стрекоза на фоне голубого атласа! — подметил Бунин.

— Наш или красный? — поинтересовалась Вера.

Нилус, следивший в бинокль за этим полетом из окна своей комнаты, радостно крикнул:

— На крыльях трехцветные отличительные знаки! Деникинский!

Вера заволновалась, аж руки затряслись.

— Господи, как бы красные не сбили!

И тут же послышались хлопки ружейных выстрелов: хлоп, хлоп, хлоп!

Самолет продолжал лететь.

С земли стали палить залпами, в надежде попасть в пилота.

Самолет летел.

Вера молилась за спасение летчика: «Господи, сохрани!»

— Добрый знак! — сказал Нилус, поднявшийся к Бунину. — С аэроплана производят глубокую разведку. Верный признак наступления на фронте и скорого освобождения.

Зазвенел телефонный звонок.

— Аэроплан видали? — послышался веселый голос академика Кондакова. — У нас листовки сбрасывал. Мне соседка дала почитать.

— И что в листовке? — с интересом спросил Бунин.

— Сейчас прочту. — Он пошуршал перед микрофоном бумагой. — «Слушайте все! Главнокомандующий Вооруженными силами на юге России генерал Деникин предупреждает население местностей, временно остающихся еще под игом советских властей, что выпущенные за последнее время этими властями казначейские знаки достоинством в один, два и три рубля, а также все кредитные билеты образца 1918 года за подписью большевика Григория Пятакова не будут признаваться за деньги, и потому, во избежание убытков, трудовому народу их не следует принимать».

— Каково? — веселился Кондаков.

Бунин в тон Кондакову шутливо заметил:

— А как же с недавним распоряжением большевиков, запрещающим вести частные телефонные разговоры?

— У меня разговор вовсе не частный. Он носит общественный характер, ибо касается всего общества, у которого есть запасы советских бумажек.

— Один из бумагодержателей — ваш покорный слуга. То-то я не умел понять, почему Орест Зелюк расщедрился и за издание «Гайаваты» насыпал мне полмешка этих самых дензнаков. Пронюхал, мошенник, что к чему!

Минет двадцать семь лет. Орест Зелюк издаст в Париже последний и самый любимый автором сборник рассказов — «Темные аллеи». Гонорар уместится на ладошке.

Пока же автор сожалел, что не потребовал в оплату что-нибудь реальное — мешок картошки или полмешка муки.

Каждый день приходили радующие душу фронтовые вести: белые взяли Херсон, Николаев, Черкассы. Петлюра тоже не давал скучать большевикам: его головорезы отбили Казатин, продолжали наступать на Киев.

Под вечер 22 августа Бунин прилег отдохнуть. Проснулся он от грохота орудийных выстрелов. По направлению звука Бунин определил:

— Палят со стороны моря!

Утром выяснили, что стреляла судовая артиллерия белых. Кроме моральной поддержки одесситов, этот обстрел никакого вредного последствия для большевиков не имел. Один из снарядов пробил стену дома 54 на Скобелевской улице и опустился на обеденный стол стоматолога Льва Бармаса. Снаряд оказался с каким-то дефектом и поэтому вполне безопасным. Об этом казусе неделю говорила вся Одесса.

Лев Ефимович, убедившись, что снаряд уже не разорвется, поместил его в прихожей на фарфоровое блюдо и бесплатно показывал пациентам. Число последних резко возросло.

Чтобы испортить обывателю радость ожидания белых, в местных «Известиях» тиснули передовицу «Наше положение крепнет».

В заголовке оптимизма было больше, чем правды. Зато содержание било по нервам, как разряд электрического стула.

Бунин, забавлявшийся перлами пролетарской журналистики, читал выдержки из этого газетного шедевра. Обитатели дома 27, собравшись в столовой комнате и съев суп из редкого пшена с сушеной воблой, с интересом слушали академика.

— «Не верьте провокаторам. В последнее время деникинская провокация, как злокачественный спрут, распространяется по рабочим кварталам и стремится отравить классовое сознание пролетариев».