Мик Зандис - Ливонская ловушка [litres]

Из ворот крепости на коне в полном боевом вооружении вылетел рыцарь Даниил и его конный оруженосец. Еще два оруженосца, сильно отставая от своего господина, перемещались бегом. Но и расстояние им предстояло преодолеть невеликое. Следом появились еще несколько рыцарей, конных и пеших. Даниил, не оглядываясь, выскочил в приоткрытое заграждение вала и прорвал первый ряд нападающих.

Никто не ожидал такой прыти от одинокого рыцаря. Закованный в тяжелые латы конь смял оказавшихся на его пути куршей и застрял в месиве их тел, но устоял, и в ход пошла тяжелая, утыканная шипами булава Даниила. Его щит отражал удары копьями, булава крушила все, что попадалось ей по пути. Вокруг рыцаря быстро образовалось свободное пространство. Его латы покрывала кровь, к шлему на затылке прилепился свежий человеческий глаз. Казалось, Даниил видит любое движение противника за спиной. Курши в ужасе смотрели на обезумевшего защитника, которого не брали ни стрелы, ни копья. А к нему на помощь уже спешили другие рыцари, и куршам стало не до одинокого всадника.

Никому из германцев не удалось повторить маневр Даниила. Курши втыкали опоры щитов в землю, метали из-под прикрытия дротики, целились копьями и мечами. Если кто-то из них падал, на его место тотчас вставал другой. Конь Даниила дернулся, пытаясь высвободить ноги, и свалился на бок. Рыцарь едва успел откатиться в сторону. Вскочив, он устремился к оставившему его за спинами первому ряду куршских воинов, вырвался к отступающей группе меченосцев, в рядах которых сражался магистр. Вместе им удалось на время сдержать наступление, но курши уже обходили их с флангов, лезли на защитный вал.

«Наверное, я умер, – подумал он. – И попал в преисподнюю. За все непрощенные грехи, на которые он так и не удосужился приобрести индульгенцию. Но почему так быстро, без Божьего суда? – Вокруг все было покрыто мраком, ангелы не пели. Голова раскалывалась от боли. – Или это и есть начало адских мук? И что происходит с остальными частями тела? Хотя какое тело может быть у грешной души?» Вальтер попробовал поднять руку, даже ощутил напряжение в предназначенном для нее месте, но далее дело не пошло. В тот же миг в боку резко кольнуло, и грубый голос воззвал с небес:

– Хватит прикидываться спящим. Я хочу, чтобы ты видел все.

Я тоже хочу видеть все, попытался беззвучно ответить Вальтер. Левое веко с трудом разлепило налипшую поверх него массу, но правый глаз уже вбирал в себя человека в облачении рыцаря Христа. Лицо его было красным, словно сочащимся кровью. Вокруг головы сиял нимб. Так вот как выглядят посланник Люцифера, почему-то похожий на очень знакомого человека. Посланник протянул навстречу руку. Что-то вязкое и тошнотворное освободило рот Вальтера.

– Я тебя знаю, – сказал он. – Ты рыцарь Рудольф. Где мы? В аду?

– Можешь не сомневаться! – рыцарь торжествующе захохотал. – Ты мастер устраивать представления. А теперь посмотришь мое. Только ничего не пропусти.

Рудольф сместился в сторону, освобождая дверной проем небольшого, обшитого свежими досками помещения, и в глаза Вальтера ударил яркий солнечный луч. Он опустил голову и уставился на плотно перетягивающие тело веревки.

– Это ты связал меня? Зачем? Чего ты хочешь?

Рудольф подошел к незапертой двери, выглянул наружу, удовлетворенно хмыкнул и вернулся к пленнику.

– Ты спрашиваешь, чего я хочу? Совсем немного. Чтобы ты испытал то же, что и я, когда твои дружки-язычники перебили наш отряд. Перед тем, как тебя вздернут на дыбе.

– За что? Что я тебе сделал? Мы были с тобой в одном отряде, и нам обоим удалось выжить. В чем тут моя вина? Дай мне попить.

– Что сделал? – Рудольф приблизился к Вальтеру и указал на свое лицо. Его щеки и лоб были густо иссечены многочисленными шрамами и гноящимися язвами, от которых исходил смрадный запах. – Полюбуйся на это! Я, благородный рыцарь из славного рода, влачу свою жизнь в нищете и презрении. Я провел в лесу три недели, голодный и безоружный. Насекомые изгрызли мое лицо, и мои раны не заживают. Никто не хочет общаться со мной, потому что мое лицо вызывает отвращение даже у меня самого. А ты, ничтожный лицедей и предатель?! Все это время ты нежился в довольстве и роскоши, окруженный женской лаской и вниманием самых знатных людей. Сам епископ Альберт благоволил к тебе! А теперь ты сидишь в женском платье, как жалкая потаскуха, пытаясь спрятаться от всего мира. И ты еще спрашиваешь, что сделал?

– Я никого не предавал. – К головной боли прибавилась отчаянная жажда. Надо было как-то урезонить рыцаря, но слова из пересохшего горла выдавливались с трудом, без привычной, завораживающей собеседников тональности, отчего и ему самому казались неубедительными. – Ты меня недолюбливал, я заметил это еще в отряде.

– Недолюбливал? Я тебя ненавидел! И следил за тобой. Я видел, как ты выписывал на священной бумаге для индульгенций колдовские знаки. Это ты вывел язычников на наш отряд. И ты плел заговор с ними здесь, в Риге.

– Ты ошибаешься. Я…

– Довольно. Завтра я покину Ригу. Но сегодня мой день!

Рудольф вышел наружу, и Вальтер смог по-настоящему осмотреться. К стенам всего помещения были прикреплены широкие лавки. К одной из них был привязан он сам. Пространство под лавками занимали выдвижные ящики, с крюков на потолке и стенах свисали веревки. Рудольф говорил о дыбе и о представлении. Может быть, это комната для каких-то простых, начальных пыток? Как он сюда попал? Вальтер попробовал припомнить последовательность событий. Вместе с невестами он добрался до берега. Прошел по скрытому водой мостику. Взобрался на палубу корабля. Подошел к борту. Вспышка в глазах. И… Где мой гитерн, внезапно встревожился он, словно это и было самым главным вопросом.

Даже когда дверь отворилась и в проеме вновь появился Рудольф, он все еще думал о своих инструментах. До сих пор музыка выручала всегда, что бы ни происходило вокруг. Он играл для знати и простолюдинов, для христиан и язычников, для пиратов и разбойников с большой дороги, играл во дворцах и притонах. Музыка и пение, как целительный бальзам, размягчали самые жестокие сердца, пробуждала давно забытые чувства. Что, если судьба странника вновь окажется благосклонна к своему непутевому пасынку?

Он попытался прочистить горло. Но первый же звук застрял в нем, будто вновь перекрытый кляпом, когда Рудольф дернул за сжатую в руке веревку, и в комнату ввалилась Лея. Ее руки были стянуты путами, ворот платья разорван, губы распухли, из ссадины на скуле сочилась кровь. Рыцарь толкнул ее на лавку у боковой стены так, что голова ее гулко ударилась о доски, привязал свой конец веревки к одному из крюков и вышел вновь.