Владимир Щербак - Продам свой череп

Когда на Русский остров высадилась зима, колония замкнулась, как рак-отшельник, в своей раковине: ребята перестали посещать училища в городе: каждый день ходить по льду бухты туда и обратно было невозможно. Да и по самому острову особенно не погуляешь - туманы, ветра. Между столовой и казармами натянули верёвки. Ходили в столовую, только держась за них. Однажды налетел буран такой сильный, что один мальчик, неожиданно потерявший верёвку, упал, и его занесло снегом. Когда тайфун покинул остров, его нашли, отрыли и спасли.

У колонистов не было зимней одежды, ходили в коротких демисезонных («семисезонных») пальто. Поэтому даже при небольших переходах между зданиями шальной ветер продувал ребят насквозь. Для защиты от него приходилось поверх пальто накидывать одеяла, напоминавшие индейские пончо.

На острове официально оформленной школы не было, но под неё оборудовали пустующий дом на склоне одной из окрестных сопочек, и занятия по всем предметам проводились воспитателями, правда, нерегулярно. Больше всего любили колонисты уроки истории, проводимые Кузнецовым.

Весной сдали экзамены экстерном. Наступили каникулы. Свободного времени у школьников стало больше, они часто использовали его для ознакомления с окрестностями в разрешённых пределах. По-весеннему зацвели запущенные сады, когда-то разбитые офицерами, служившими здесь, и их семьями. Дети приносили из леса большие букеты ландышей, и в палатах (так гордо именовались казармы) стоял крепкий аромат этих весенних цветов. Потом на террасах Русского острова зацвели яблони, вишни, груши. И орхидеи. Цветы орхидей приторно пахли конфетами. Вся сопка Русских пропахла ими, словно здесь рассыпали целый мешок монпансье.

Педагог (что означает: «ведущий ребёнка») в Древней Греции был рабом, которому в афинских семействах поручались мальчики с шестилетнего возраста. В обязанности педагога входила охрана воспитанника, а до поступления мальчика в школу - и обучение элементарной грамоте. Педагог должен был сопровождать своего воспитанника в школу и вообще быть неотлучно при нём во время выходов из дома. Нашей проклятой революции с её маниакальным стремлением всё изменять и отменять почему-то не понравилось слово педагог, может, как раз потому, что он был рабом, и она его изменила на дурацкое словосочетание: школьный работник, сокращённо - шкраб.

Удивительна цепь логичностей и случайностей, приведшая американцев мистера и миссис Смит в колонию, к петроградским детям. Весной 1918 года, спасаясь от голода в Петрограде, они оставили временно столицу, в которой работали журналистами (писали для американских газет), и поселились в Самаре, городе с нормальным продовольственным снабжением. Это было логично. А вот в Самаре они случайно познакомились с американцем, деятелем христианской миссионерской организации ИМКА. Вместе с ним поехали в Миасс. Там, на рынке, жена Альфреда Элизабет случайно встретила свою знакомую, которая опять же случайно оказалась воспитательницей в петроградской колонии и пригласила супругов на работу туда же. Вот и не верь после этого в Провидение! Да, наверное, именно оно и привело Смитов во Владивосток! Альфред Патрик стал директором колонии, Элизабет - учительницей английского языка. Она просила, чтобы все, включая колонистов, называли ее Лиз. Она была довольно хороша собой и...

И тут самое время рассказать о товарище Кузнецове, учителе истории. «Товарищем» его сделала революция, до неё квартирная хозяйка называла его «господин студент»: он учился на третьем курсе историко-филологического факультета Петербургского университета. В февральские дни семнадцатого года он с винтовкой на плече, с красным бантом на груди и, как говорится, со взором горящим разоружал городовых, считая их символом ненавистного царизма, а летом того же года его пригласили поработать архивистом в организацию с исключительно длинным и грозным названием - «Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданских, так и военных и морских ведомств». Студенту-историку было чрезвычайно лестно трудиться рядом с великим поэтом Александром Блоком, который находился там же в должности редактора. Они даже как-то вместе выпили вина, и Александр Александрович с грустью поведал Николаю о том, что в его деревенском доме мужики сожгли библиотеку...

Потом Кузнецова наскоро обучили на офицерских курсах и отправили на фронт. Впрочем, особенно долго воевать ему не пришлось: русская армия стремительно сокращалась сама по себе, подобно Бальзаковской шагреневой коже, а говоря проще, дезертировала. Снял он погоны с шинели, сменил военную фуражку на цивильную шляпу и пошел учительствовать в одну из питерских гимназий. Получив приглашение ехать с детьми в «хлебные края», согласился. В Омске он впервые увидел миссис Смит и с тех пор стал думать о женщинах.

Элизабет, виноват, Лиз была женщиной, глядя на которую, думалось о чём-то хорошем, спокойном; она была кошечкой, но не той, что гуляет сама по себе, а домашней, уютной, мягкой - и по характеру и по наружности, то есть в меру и в нужных местах пухленькой. Такими особенно увлекаются мужчины, вернувшиеся с войны. Миссис Смит в свою очередь подолгу задерживала свой взгляд на русском учителе истории - высоком худощавом брюнете с неровным румянцем на азиатских скулах.

Среди прочих американцев выделялся Карл Брэмхолл, молодой, очень длинный, с вечно растрепанной ярко-рыжей шевелюрой, похожей на пламя. Он разговаривал на едва понятном русском языке. Но почему-то дети его отлично понимали, сразу полюбили, особенно маленькие, которые остро чувствуют настрой души человеческой. Они сразу уловили доброту и душевную теплоту, исходящую от этого человека, ту самую теплоту и родительскую любовь, по которой истосковались эти дети. Карл называл их «бэби», часто баловал то шоколадкой, то жевательной резинкой, самых маленьких постоянно таскал на плечах, те были счастливы сидеть на такой верхотуре, чувствуя себя - без преувеличений - на седьмом небе...

Незаметно под защиту колонии АКК на Русский остров стали собираться странные и таинственные личности. Одни для того, чтобы подкормиться, другие, чтобы пересидеть тревожное время и вернуться в столицы, третьи, чтобы плыть в эмиграцию дальше...

Доктор Хааз, очень большой, то есть высокий и толстый человек, получил у ребят «гулливеровскую» кличку - «Куинбун Флестрин», правда, позже второе слово прозвища отвалилось, а первое несколько изменилось и получилось что-то неприличное. Он называл мальчиков «батеньками», девочек - «голубушками» и от всех болезней лечил йодом, касторкой и каплями «датского короля»; других лекарств у него не было.