Вячеслав Софронов - Сибирские сказания

А у Танзили в доме медвежонок остался, жить стал. Она его заместо дитя малого растила, приглядывала и даже потихоньку от людей посторонних грудью кормила. Молоко-то у нее после родов осталось, не отошло, вот она и кормила мальца, как дите родное. Даже имя ему придумала, Нургали назвала, так его потом и другие кликать стали.

Рос медвежонок, подрастал, а через год совсем зверем сделался. Соседи ворчать начали: мол, как бы беды не вышло, да и скотина ревет, беспокоится, на двор идти не желает, медведя чует. Вот отец и говорит Танзиле:

– Зачем нам с людьми ссориться, с соседями в разладе жить? Отпусти Нургали в лес, пусть живет, как иные звери.

– Как же я отпущу его, когда он среди людей вырос и сам себе пропитание добыть не сможет, за себя не постоит. – Танзиля заплакала в голос, до того ей Нургали, собственной грудью вскормленного, жалко стало. Что и говорить, привыкла она к нему, и он ее во всем слушался, словно мать родную.

– Ой, дочка, – отец ей отвечает, – зверь, он зверь и есть. Никак его человеком не сделаешь, по-людски жить не научишь. А в лесу он не пропадет, за то не переживай. Голод – не тетка, он мигом все свои повадки вспомнит, всему как есть научится. Иного выхода нет, а то народ осерчает на нас, разговаривать перестанут, а то еще чего доброго убьют тишком воспитанника твоего.

Делать нечего, поплакала Танзиля незаметно, да и стала прощаться с Нургали. Привязала ему на шее ленту голубую и свела в лес в самый дальний урман, взяла хворостинку с земли, хлопнула его по боку, чтоб он обратно следом за ней не пошел, и говорит:

– Век не забуду, как твоя мать меня из беды выручила, от позора несмываемого спасла. Но и ты не забывай, как я тебя кормила собственной грудью, собакам в обиду не давала, от злых людей берегла. А потому прошу тебя: коль встретишь в лесу кого из моих родственников, то тоже не трогай их. Помни, что ты теперь родня нам, но вот жить вместе мы никак не может. Иная у тебя судьба. Все понял?

А Нургали ее внимательно так слушает, урчит чего-то, по-своему головой лохматой качает, принюхивается к новым незнакомым запахам и словно все ее слова понимает. Повернулась Танзиля и пошла обратно в деревню, а сама думает: «Наверняка он за мной увяжется, обратно в деревню возвернется». И обернуться боится, чтоб тот к ней не кинулся, а то не выдержит, приведет с собой обратно.

Но тихо все сзади, лишь лес шумит, да дятел где-то по трухлявому дереву стучит, а так больше ничего не слышно. Прошла Танзиля полпути, не выдержала, оглянулась. Никого. Хотела крикнуть, позвать Нургали, да вовремя спохватилась. Вздохнула тяжело и потихоньку дальше пошла.

Год прошел, а может, и больше. Несколько раз люди сказывали, что встречали в лесу медведя с голубой лентой на шее. Он от них не убегал, но и на голос не шел, а лишь смотрел внимательно, будто ждал кого. Узнает о том Танзиля, кинется в лес к тому месту, где медведя встретили, зовет: «Нургали, Нургали! Выйди ко мне, дай посмотреть на тебя, какой ты стал». Только никто к ней не выходит, на зов не откликается, так ни с чем и уходила обратно.

А потом посватал ее тоже вдовый мужик из соседней деревни. Родители согласие дали, и переехала она к новому мужу, стала в его доме жить. Начали у них дети на свет появляться, первым сын родился отцу на радость, что помощник вырастет. Танзиля и назови его Нургали, ничего мужу про случай с медведем не рассказав, чтоб лишних пересудов не было. Вырос Нургали, юношей стал и больше всего любил в лесу пропадать, сколько его отец и мать ни ругали, ни наказывали. Никак его не удержишь, все одно сбежит и допоздна бродит где-то, вернется весь в колючках, в иголках хвойных, смолой перемазанный. А однажды и не вернулся ночевать совсем. Подождали до утра, родню с собой позвали, пошли Нургали в лес искать. Ходят, аукают, в колотушку стучат, да он не откликается. Или зашел далеко, или случилось что. Танзиля, понятное дело, в слезы, муж брови хмурит, молчит, что делать, как быть, и не знает. Время уже к вечеру близится, солнце на закат клонится, скоро ночь наступит, а они никак парня сыскать не могут.

Вдруг Танзиля плакать перестала, платок на голове поправила, да и заявляет решительно так:

– Идите все по домам, а меня одну оставьте, сама сына сыщу.

– О чем ты, жена? – Муж к ней кинулся, испугался, не тронулась ли она умом от горя такого. – Где это видано, чтоб женщина одна на ночь глядя, в лесу осталась. Ты как желаешь, а я тебе согласие на то не дам.

– Хочешь, чтоб из дома ночью сбежала? – Танзиля ему отвечает. И такой у нее голос уверенный да решительный, что не стал муж перечить, собрал родню, и пошли они обратно в деревню.

Как Танзиля увидела, убедилась, что никого рядом нет, ушли все, то зашептала негромко то самое заклинание, что от бабки родной когда-то слышала, которое один раз уже помогло ей, от позора спасло, медведицу из леса вызвало. И часа не прошло, ночь еще на землю не упала, как словно шум какой до нее сзади донесся. Повернулась, а из кустов огромная голова медвежья высунулась и точно на нее в упор глядит.

– Ты ли, Нургали? – вскрикнула она радостно. – Признал меня? Подойди ближе, дай погладить, поласкать. – Но стоит медведь и шага не сделает, только голос ее внимательно так слушает да башкой крутит. – Не хочешь? Ну, как хочешь. Помоги тогда мне сына родного найти, что вчера в лесу заблудился. Ты наверняка знаешь, где он есть.

Рыкнул медведь коротко, носом воздух втянул и пошел мимо нее куда-то. Танзиля следом бежит без остановки, не замечает, как ветви ее по лицу хлещут, корни деревьев за ноги цепляются. Сколько она так за медведем бежала, и не помнит. Вдруг остановился он, повернул голову к ней и рыкнул опять. Танзиля глянула, а прямо перед ней ямина, водой промытая, высотой в человеческий рост, а на дне лежит сыночек ее Нургали и жалобно хнычет:

– Прости меня, мамочка, что не послушался тебя с отцом и в лес без спросу ушел. Не заметил эту ямину, провалился в нее, ногу подвернул и наверх вылезти не знаю как.

– Да то, сыночек, не беда, – Танзиля ему отвечает, – сейчас я тебе помогу, и отправимся домой потихонечку.

Сняла она пояс от платья, связала его с платком своим, опустила на дно ямы, а Нургали ухватился крепко, и вытянула она его наверх, к себе прижала, не замечает, как от радости слезы по лицу побежали, потекли ручейком тоненьким.

– А это кто? – вдруг вскрикнул Нургали и рукой на медведя показывает, что рядом стоит, мордой вертит.

– Не бойся, сынок, то брат твой названый. Я его, когда тебя на свете еще не было, своим молоком вскормила, на свободу потом выпустила. А он, видишь, как меня отблагодарил, указал, где тебя искать. Спасибо тебе, Нургали, что добро не забыл. Ступай теперь с миром.

Тот рыкнул тихонько и в лесу скрылся, словно растаял, даже ни одна веточка не шелохнулась.