Вячеслав Софронов - Сибирские сказания

– А мне тем более про твое колдовство ничего не известно. Садись прямо сейчас при мне ворожить, и чтоб девки той пришлой завтра же в нашем селении не было.

– Хорошо, хорошо, милая, как скажешь, то все исполню. Только учти, дорого мое колдовство стоить будет.

– Этого хватит? – Камиля спрашивает и старинный браслет из чистого серебра с камнями, в него вделанными, с руки снимает, перед бабкой кладет.

– Ой, дорогая вещица! – Та обрадовалась, схватила быстрехонько браслет, в сундук заперла и села ворожить.

Налила в миску чистой родниковой воды, опустила на воду свечку горящую, к дощечке прилепленную, взяла клок кудели бараньей, меж ладошек скатала, зажгла от свечи и ну ворожить.

Долго она чего-то шептала, на огонь дула, зерно заговоренное в воду бросала, устала, умаялась.

– Получается али как? – Камиля ее спрашивает.

– Все получится, коль я взялась, – ворожея отвечает, – не сомневайся, а чуть еще посиди, подожди. Сейчас самый главный заговор произнесу, и он сам к тебе сюда придет, бегом прибежит.

Только она это сказала, принялась сызнова шептать заклинание свое, как страшный ветер поднялся за окнами у избушки ее. И такая у него силища неимоверная, что вот-вот избушку на бок повалит, крышу сорвет, по бревнышкам раскатает все как есть. Задрожала колдунья, испугалась, заголосила:

– Ой, что творится, делается! Видать, против меня страшные силы поднялись, мне с ними не совладать, не справиться! Забери свой браслет обратно, но лучше ворожбу нашу на том и закончить, прекратить, а то как бы хуже не было.

– Нет! – девушка ей отвечает. – Коль принялась за дело, то доводи до конца, как уговорились.

Колдунье деваться некуда, стала дальше заговор свой шептать, да только вдруг сильный ветер распахнул дверь в дом, задул свечку, миску с водой перевернул, старуху в угол швырнул, седой головой о стену ударил. А Камилю поднял, закрутил, на улицу вынес и опустил на верхушку самой высокой ели, что подле деревни росла. Просидела она там до самого утра, а спуститься вниз сама не может, потому как непонятная болезнь перекосила ее всю, всяческих сил лишила. Утром ее ребята соседские увидели, людей позвали, едва вниз стащили, в дом принесли. А она ни словечка сказать не может, лишь как рыба, на берег из воды вытащенная, рот открывает да хрипит чего-то непонятное. Так она с тех самых пор и осталась немой и сама даже с кровати подняться не могла, целыми днями лежала, в потолок уставившись. А уж о чем она там думала-размышляла, то нам знать не дано.

А бабка-ворожея вовсе после той ночи и недели не протянула, померла в страшных мучениях. Ну, ее особо никто не жалел, женщины деревенские бабку ту побаивались, дом ее стороной обходили, а вот про Камилю долго судачили, удивлялись, что с ней случилось вдруг, за что так девушка наказана.

У Бибиги к осени сын родился. Карим же все добытые за ту зиму шкурки сдал, деньги немалые выручил и на них новый дом себе выстроил, лучший в деревне, на весь сезон на охоту в лес уходить перестал, а лишь ненадолочко и быстрее обратно домой. Еще через год дочь у них родилась. Все вроде как хорошо в доме, да только стали соседи замечать, что Карим частенько грустный идет, ни на кого не глядит, ничего вокруг не замечает. И в гости они сроду никого не позовут, стол не накроют, живут, словно в лесу, дружбы ни с кем не водят, а все сами по себе, будто мышь в норе, шебаршатся.

Ладно, дети у них подрастать начали, тут Карим и совсем охоту забросил, а купил двух коров, овечек, нанял к себе в хозяйство работников, но и сам без дела не сидит, то в стайке, то в поле самую тяжелую работу работает, рук не покладая. Только стал он замечать со временем, что с Бибигой чего-то неладное творится: молчит сутками, с детьми не играет, одежду не шьет, еду кое-как сготовит и все сидит, в окошечко поглядывает. Он к ней и так и эдак, разговорить пробует, в лавке леденцов накупил, воды сладкой. Нет, не помогает, молчит Бибига и ничего ему объяснить не желает.

Вот как-то вернулся он с поля позже обычного, а жены в доме и нет. Кинулся было к соседям, на речку, с ног сбился, нигде ее отыскать не может. Вернулся в дом, а она на лавке у окошка сидит как ни в чем не бывало. Принюхался Карим, чувствует от нее лесным духом так и веет, будто бы в траве валялась или по лесу весь день бродила. Спрашивает ее:

– Где же была ты? Куда пропала?

– Родичей своих проведывала, – она ему говорит, а глаз не поднимает, – пришла пора обратно мне возвращаться. Пожили, и хватит. Не могу с людьми рядом жить, не по мне это все.

– Как же так? Или ты не жена мне? У нас дети малые растут. Их на кого оставишь?

– И детей с собой возьму. Они моей крови, пусть при мне и будут.

– Не отпущу детей! – Карим закричал и дочку младшенькую схватил, к груди прижал, держит, а у самого слезы по щекам текут, сердце в груди разрывается.

Тут откуда ни возьмись налетел ветер, распахнул двери в доме, закрутил, завертел, дочку от него оторвать пытается. Только Карим все силы собрал, зубы стиснул, за печку одной рукой ухватился так, что хоть топором руби, не отпустит. Сколько времени тот ветер дул, крутил, вертел его, он и вспомнить потом не мог, словно в беспамятстве был, а как в себя пришел, глаза открыл, то видит, что все в доме переломано, перевернуто и ни жены, ни сына нет нигде. Только дочка у него в руках плачет, закатывается, дрожит вся от страха. Успокоил он ее, как мог, в доме прибрал, стал думать, как дальше жить. А что тут думать, когда дочь малая на руках, коровы, овцы из стайки голос подают, значит, дальше жить надо, только уже одному и по хозяйству управляться, и дочь на ноги ставить, в люди выводить.

Люди как узнали, что Карим один живет, без жены, шептаться, судачить начали, но помощи своей никто не предложил, не отважились порог дома переступить, лишь издалека ему кивнут, поклонятся и дальше бегут. А каково мужику одному жить, ребенка растить, дом содержать, того добрый человек и врагу не пожелает.

Но время идет, дочь подрастает, жизнь на месте не стоит. Приноровился Карим к своей беде, только почернел, осунулся весь, а ни разу ни к кому за помощью не обратился, в ноги не поклонился, со всем сам управляется, ни топор, ни лопата у него из рук не выпадают. И дочка в отца пошла, первая ему помощница, наилучшая в деревне рукодельница. А собой хороша, пригожа, Карим как посмотрит на нее, возрадуется и жить, работать веселей, когда месяц ясный в доме светит. А еще замечал он за дочкой, что от любой болезни скотину вылечить могла, стоило ей пошептать над телушкой или овечкой слова какие-то непонятные.

Как-то пошли они с дочкой на покос сено ворошить, в копны метать, запас к зиме готовить. За работой и время незаметно бежит, полдень наступил. Вдруг начало небо тучами затягивать, того гляди, гроза ударит, сено сухое вымочит, перепортит. Подгоняет Карим дочку и сам спешит побыстрее сено сгрести, до дождя управиться. Только голову приподнял, спину разогнул, от работы оторвался, глядь, а перед ним Бибига стоит, жена его бывшая. Он было не поверил, думал, чудится, а она говорит ему: