Вячеслав Софронов - Сибирские сказания

Вот мать моя рассказывала, что бабушка ее из рода пэри была и многие их секреты знала, хранила, да только детям открывать не спешила, так с собой в могилу и унесла. Значит, не хотела, чтоб дети колдовством занимались, власть над другими людьми имели, а жили как все и ничем от остальных не отличались. И мне моя мать про ту историю рассказала, как все случилось и чем все закончилась.

Жил в нашей деревне охотник один, Карим звался. Молодой, красивый, собой приметный. Ни перед кем не заискивал, гордый был, сильный, выносливый. Мог пешком сотню верст пройти и не присесть ни разу. Как осенью в тайгу уходил, то обратно в деревню лишь по талому снегу возвращался с богатой добычей, с заплечным мешком, полным дорогих шкурок звериных. В том же селении жила в то время девушка именем Камиля, которой тот охотник больше всех других парней нравился. Как завидит его, на улицу выскочит, ведра схватит и будто бы за водой направится к речке. А обратно мимо него пойдет, ведром парня зацепит, словно ненароком, и ждет, что он с ней заговорит, слово скажет. Только тот посторонится, от ведра увернется и дальше себе идет как ни в чем не бывало. И так и эдак она с ним заговорить пробовала, только ничего у нее не получалось, сколько ни старалась.

Подумала, подумала Камиля и решила к старухе одной обратиться, что ворожила для всех в деревне, плату за дело свое черное небольшую брала рыбой, мукой или ягодой. Вот отправилась она к ворожее вечерком, чтоб никто не увидал, не прознал, по селу не раззвонил. Рассказала бабке-ворожее о своей беде, что нравится ей охотник молодой, а как с ним заговорить, словом перемолвиться, и не знает.

– Попроси брата своего старшего, чтоб подружился с Каримом-охотником, к вам в дом на праздник пригласил, а там с ним, глядишь, и сумеешь переговорить, авось дело и сладится, – бабка ей советует.

– Брат мой меня на смех поднимет, потакать не станет, а еще и отцу с матерью скажет, те и вовсе меня в доме закроют, за дверь не пустят.

– Чем же я тебе помочь могу, хорошая моя? – ворожея ее спрашивает. – Приворожить его к тебе, чтоб сам пришел, то можно. Но помни, коль моя ворожба подействует, то начнет он болеть, хворать, а может и умереть раньше времени.

– Неужели другого способа нет, чтоб заметил он меня? – Девушка не унимается.

– Можно иначе сделать, – старуха ей, – удачи его лишить, от охоты отвадить. Если он про лес забудет, без добычи раз-другой вернется, то непременно ко мне придет просить, чтоб поворожила ему, добычу в охотничьем деле послала. Вот тут и расскажу о тебе: мол, такая девушка красивая, Камиля, все глаза проглядела, ждет, не дождется, когда свататься придешь, своей невестой назовешь.

– Ой, стыдно мне такие слова слышать. – Камиля покраснела, платочком румяные щечки закрыла, глазки в пол потупила. – Но делать нечего, поступай, как знаешь, а я тебе через день-другой свежей рыбки принесу за ворожбу твою.

На том и порешили. Ушла Камиля от старухи-ворожеи домой, да и ждет, как дальше дело пойдет-повернется. Вот лето минуло, осень настала, все охотники с их деревни на охоту в тайгу собрались-приготовились. Карим самым первым ушел в свою избушку на лыжах, лосиной шкурой подбитых. И братья Камили через какой-то срок отправились. Зима в тот год студеная выпала такая, что птица на лету замерзала. Все женщины в деревне мужей ждут, на опушку леса поглядывают, не вернутся ли мужья обратно.

Первыми братья Камили пришли, на санках-волокушах тушу медведя тащат, в мешках беличьи шкурки, сестре в подарок на шапку лису-огневку принесли. Стали рассказывать, как трудно нынче зверя добывать, когда в этакий морозище и из избушки лишний раз выходить не хочется. Камиля их рассказы не слушает, а момент улучит, на крылечко выскочит, смотрит, не покажется ли Карим из тайги. А его все нет и нет. Вот уже и другие охотники домой пришли, кто с чем, но пустым ни один не вернулся, каждый что-то да добыл, с достатком вернулся. А Карим все не возвращается.

– Ну, – мужики говорят, – видать, он нынче столько зверя добыл, что лошадь запрягать надо, добро вывозить.

Уже наст рушиться стал, потеплело, когда Карим из леса вышел и, ни с кем слова не сказав, в свой дом незаметно прошел и закрылся там. Соседи к нему наведались, добычей поинтересовались, как то меж соседями принято. А он на пустой мешок показывает, вздыхает горестно:

– Совсем ничего не взял, не добыл. Отвернулась, видать, удача от меня. Может, лесного хозяина обидел, а может, не повезло в эту зиму. Сам не знаю, как год проживу.

Камиля о том услышала, обрадовалась. «Ага, – думает себе, – будешь знать, как меня не замечать».

Лето прошло, осень настала, а там и зима неслышно подобралась. Вновь все охотники в лес пошли зверя добывать, и Карим, как всегда, первый ушел на своих широких лыжах, лосиными шкурами подбитых. И снова последним вернулся исхудалый весь, от голода черный и ни одной шкурки не принес в мешке, даже куропатку лесную и то не подстрелил, чтоб было из чего суп сварить. Чем он там, в лесу, питался никто и не знал. Так ему стыдно перед селянами, что из дома месяц не выходил, двери никому не отпирал, больным сказывался. Ну, друзья его видят такое дело, собрали кто что мог, принесли Кариму рыбы, мяска немного, чтоб не помер, рук на себя не наложил, да и советуют:

– Сходи к бабке-ворожее. Не иначе как кто на тебя порчу наслал, удачи лишил. Пусть она поколдует, поворожит, авось да поможет.

– Не пойду, – Карим отвечает, – не верю в заговоры. Сам виноват, что зверя добыть не мог, на другой сезон все изменится. Надо в другом месте зверя промышлять, где никто до сей поры его не пугивал. Вот отдохну чуть, отлежусь, отправлюсь в дальний лес новую землянку в тех местах ставить, чтоб было зимой, где жить.

Друзья спорить не стали, пошли по домам. У каждого своя голова на плечах, все по своему собственному разумению живут, один другому не указчик.

Как Карим решил, так и сделал: захватил пилу, топор, да и пошел в самый дальний урман новое жилье себе строить-ладить. Шел он сперва вдоль малой речки, потом на полночь повернул, через горелый лес пробрался, на моховое болото вышел, заночевал там в старой избушке, утром дальше отправился. Только на третий день пути вышел на высокий холм, что посреди густого леса стоит от людей сокрытый, никому не видимый. Внизу, близ холма, речушечка со светлой водой бежит-струится, рядом кедровый лес вековой кроной шумит. Урманное место, заповедное. Видать, сроду никто из их селения сюда не захаживал, зверье в лесу не пугивал.

«Вот, – думает, – самое и место для жилья. До холодов, до снега успею себе землянку вырыть, дров наготовить, обживусь, обустроюсь». Принялся за работу, себя не жалея, обо всем забыв. И недели не прошло, как выстроил на вершине холма сухую землянку, крышу из бревен накатал, березовой корой покрыл, сверху дерном обложил. Мимо пройдешь, а не заметишь, что человек тут живет, обитается. Пошел к речке искупаться, пот с себя смыть. Стал обратно на холм подниматься, как налетел неведомо откуда ветер-ураган силы небывалой: столетние стволы к земле гнет, малые деревца с корнем вырывает, песок крутит-вертит, столбом в воздух поднимает.