Вячеслав Софронов - Сибирские сказания

Когда мама меня спросила, отчего одежда рваная и лицо поцарапано, то сказал, будто бы в лесу заплутали и в темноте о деревья изодрались-оцарапались. Вроде и правду сказал, только не всю. И остальные ребята ничего родителям о том случае не рассказали, смолчали, чтоб на смех нас не подняли, дураками перед всей деревней не выставили.

Неделя или больше прошло, потихоньку та история забываться стала, как вдруг Сафар потерялся. Учителя в школе всех нас порасспросили, когда его в последний раз видели, а мы с ним и не дружили особо, у него своя компания была из старших ребят. Все решили, что он к кому-то из родни уехал, не сказав о том, думали, скоро объявится.

Только ни через день, ни позже Сафар так и не объявился. Родители его к родне в соседнюю деревню кинулись, в других, дальних, побывали, милицию на ноги подняли, а ничего не помогает. Нет Сафара нигде, и все тут.

Один только Ришат, которому мы под большим секретом рассказали и про коней белых, и про старика в чалме, больше всех волнуется и советует к деду его, мулле, в соседнюю деревню поехать и с ним посоветоваться. Отпросились мы с уроков пораньше и подались пешком к деду его. Тот нас встретил и сразу спрашивает:

– Вы, верно, про Сафара пришли мне что-то рассказать?

– А откуда вы знаете? – мы удивились.

– На то я и мулла, чтоб знать про такие вещи. Ну, рассказывайте.

Мы без утайки всё ему и выложили: и про коней, и про старика в чалме. Про то, как Сафар велел нам молчать, старшим ничего не говорить.

– Да что же вы наделали! – Тот аж в лице переменился. – То-то у меня на душе неспокойно, а почему сам понять не могу. Теперь все понятно. Сейчас, подождите меня чуть, пойдем на то место, где вам святой повстречался.

– А он правда святой? – Мы так до конца тогда и не верили в это.

– Конечно. Иначе и быть не может. Еще от своего деда слышал, что рядом с нашей деревней святой шейх похоронен, но только все позабыли, где это место находится. Дед все обещал сводить меня туда, показать, а потом совсем стар стал, сам ходить не мог, так и умер. А коль он вам, детишкам малым, сам явился, значит, время пришло к его могиле всем народом с дарами, с молитвами идти, прощения просить, что забыли о праведных людях, которые жизнь свою за веру положили.

Ушел он недолго за перегородку, вышел вскоре одетый празднично и толстую старинную книгу в руках держит.

– А книга зачем? – у него спрашиваем.

– То священная книга, Коран называется. Она нам прежде всего понадобится.

Вышли мы за деревню, а земля уже замерзшая, первым снежком припорошенная, следы на ней хорошо видны. Пошли напрямик к тому лесу, где все с нами приключилось, а самим страшно.

– Дедушка, а тот старик на нас не рассердится, что мы опять к нему без разрешения пришли.

– Не должен рассердиться. Я молитву про себя читаю, он знать должен, что мы с добрыми мыслями и чистым сердцем к нему идем.

– А как он узнает про это?

– Вот когда вырастете, большими станете, то все сами поймете. А сейчас голову пустыми разговорами не занимайте.

Дошли мы скоро до того леса, шаг замедлили, озираемся кругом, все нам чудится, что сейчас лошади выскочат, на нас побегут. Но тихо все, дальше идем, на полянку небольшую вышли. И видим под деревом Сафар сидит теплой попоной укрытый и в руках что-то держит. Кинулись было к нему, а мулла, дед Ришата, удержал нас за плечи.

– Погодите, тут спешить нельзя. Сперва я к нему подойду. Мало ли чего случиться может.

Остались мы на краю полянки, смотрим издали. А дедушка книгу Коран раскрыл и начал что-то читать по ней и низко так на все стороны кланяться. Подошел он к Сафару, потрогал его, а тот не отзывается. Мы уж испугались, не умер ли, но встал он, за дедушку держится, тот его к нам повел.

Смотрим, а в руках у Сафара глиняный горшочек с рисом или с чем-то другим, наполовину пустой. Мы его за одежду дергаем, тормошим, а он словно спит, глаза полузакрыты, только бормочет чего-то непонятное.

Так и привели его полусонного в деревню, родителям отдали. Те в слезы, понять не могут, как он столько дней в лесу провел, не замерз и чем питался непонятно. Горшочек тот глиняный мы с Ришатом едва у него из рук вынули, я его у себя оставил. Интересно мне было, откуда он у Сафара в лесу взялся.

Долго так Сафар в забытьи пролежал, ни с кем не разговаривал, ни на один вопрос не ответил. Только одно слово повторял: «Астана». Родители его в город в больницу возили, но и там ничем помочь не могли, хотя целый месяц его у себя продержали, уколы разные ставили. Обратно вернулся грустный, задумчивый какой-то, словно подменили человека. Родители из школы его забрали да вскоре и увезли к родне куда-то далеко, там он и жить остался.

А старики теперь каждый год собираются по осени и в лес к тому самому месту идут с молитвами, с дарами разными, домой уже поздно, под вечер возвращаются. Нас, ребят, с собой не берут. Лишь строго-настрого запретили одним в те места ходить, без старших.

Ришат как школу окончил, уехал в Казань учиться, говорили, потом муллой стал, как и его дедушка. А мне на память тот глиняный горшочек остался, у меня дома на отдельной полочке стоит. Если когда мне особо плохо бывает, то возьму его в руки, подержу, грустными мыслями поделюсь, и, глядишь, много чего меняется, жизнь иначе идет.

Может, именно тот случай заставил меня остальные астана по всему нашему району искать, путешествовать от деревни к деревне, стариков расспрашивать, кто что помнит, в газеты о том писать. А как иначе? Помнить народ должен о тех людях, что их на праведный путь наставляли, от идолопоклонства отучали, истинными верующими сделали. А то придется все сначала начинать, веру отцов наших и дедов обратно на нашу землю возвращать. Без веры жить человеку никак нельзя.

Раньше люди совсем не так, как нынче, жили: стариков почитали, лес без причины не рубили, без нужды зверя не добывали, злых духов зря не тревожили. А нынче скажи кому, что те духи рядом с нами живут, промышляют, так ведь и не поверит никто, на смех поднимут. А вот старики сказывали, что с теми духами, которых пэри зовут, наш народ раньше в родстве был, общих детей имели, в дружбе с ними жили. Может, и не в дружбе, но с пэри ссориться себе дороже выйдет. Ты его не тронешь, и жизнь спокойнее будет – худой мир завсегда лучше доброй ссоры.

Пэри если захочет, то может и болезнь-лихоманку наслать, скот в лес угнать, ребенка речи лишить, жену от мужа отбить; а может показать, где клад зарыт, от врага защитить, от пожара спасти. А бывает, обернется пэри человеком, да и живет среди людей, сколько ему захочется, и никак его не отличить от остальных жителей, коль повадки его не знаешь, внимательно к нему не присмотришься, не приглядишься.