Эптон Синклер - Жатва Дракона

Они слушали радио, и могли слышать Париж, Брюссель, Амстердам и Берлин, когда не было слишком много атмосферных помех. Даже в эти ранние утренние часы шла с яростной энергией информационная война. Каждая сторона рассказывала свою историю и отстаивала свою точку зрения. Были прочитаны и обсуждены Шестнадцать пунктов. Были ли они когда-либо представлены Великобритании и Польше, было под вопросом. И кто мог решить, были ли они ультиматумом, и кто виноват в их отклонении. Сколько немцев было убито поляками в Коридоре и сколько поляков нацистами в Данциге? Сколько немцев было кастрировано? Нацисты постоянно говорили об этом преступлении, поскольку они были расовыми фанатиками, и достоинство каждого нациста было в его силе принести в мир больше нацистов. Корреспонденты и комментаторы, которые не спали пару дней и ночей, рассказывали, что они видели и слышали, и что они думали, что это значило. Все сконцентрировалось на одном важном вопросе. Это война? Каковы были намерения Германии и как о них известят. Когда и где? Немцы, если они ударят, наверняка будут бомбить Варшаву. Будут ли они также бомбить Париж и Лондон?

VII

"Чем ты планируешь заняться?" – хотел знать Рик. – "Я имею в виду, если это война".

"Я ещё не решил", – ответил его друг. – "Я должен помочь Золтану с выставкой Дэтаза в Балтиморе и других городах. Я мог бы отказаться от этого, но у меня в Америке есть еще одно обязательство. Я должен быть там лично и получить освобождение на будущее. Тогда я думаю завербоваться в британскую армию, если они меня возьмут".

– Ты думаешь рядовым?

– Я не гожусь ни для чего другого без подготовки.

– Это довольно тяжёлая работа, Ланни.

– Я знаю, но я вполне пригоден, и я мог бы закалиться, если бы мне пришлось. Какой возрастной предел?

– Я не знаю, каков он сейчас, я уверен, что до сорока лет, но это было бы большой тратой твоих талантов.

– Что еще я могу делать?

– Боже мой! Положись на Седди, и он в мгновение ока устроит тебя в разведку. Человек, который говорит на французском и немецком языках, как уроженец, и может отправиться в Германию через Швейцарию. Это то, что бог послал.

– Ну, я не уверен, что нацисты меня примут с объятьями. Однако, посмотрим. У меня ещё будут споры с Робби. Я знаю, что он захочет, чтобы я помог ему. И он будет утверждать, что самолеты важнее.

– Он будет совершенно прав, но вернись сюда, прежде чем решишь, и к тому времени мы узнаем больше.

"А ты, Рик?" - спросил американец.

– Что я могу делать с хромой ногой? Я бы хотел помочь в Министерстве информации или какой-то другой пропагандистской работе, но я сомневаюсь, что они возьмут себе всех левых.

– Обязательно возьмут, Рик, ведь они хотят национального единства!

– Несомненно, но это будет единство для их Британии, а не нашей. Мне кажется, мне нужно продолжать быть фрилансом. У нас в движении есть люди крайних взглядов, которым может понадобиться критика существующих порядков, и, может быть, я смогу им помочь с этим. Этот тесный маленький остров находится в трудном положении, старик. Как ты думаешь, какие у нас шансы на помощь с вашей стороны?

– Это одна из вещей, которые я надеюсь узнать. В общем, я бы сказал, чем у вас будет хуже, тем больше помощи вы можете ожидать. Мы сделаем то, что нам абсолютно необходимо, но не больше. Скажи, что делает Альфи?

– Альфи поступил на военную службу в ВВС, и если будет война, он будет одним из первых в воздухе.

У Ланни было желание сказать: "Бедная Нина!". Но он знал, что это не по-английски. Чемберлен сказал: "Бедная Варшава! " Но никогда: "Бедный Лондон!" Жалеют других людей, а себе говорят: "Давай!" Или "Не унывай!" - или, самое короткое и, следовательно, лучше всего: "Чирио!"

VIII

В четыре часа утра нацистский гаулейтер Данцига объявил, что его город стал частью германского рейха. Без четверти пять немецкий крейсер открыл огонь по польскому порту Гдыня, недалеко от Данцига, и через час немецкие войска вдоль всех немецких границ с Польшей начали свой марш. Около семидесяти дивизий, более миллиона человек. В то же время Люфтваффе вылетели с тщательно подготовленных баз, и ливни бомб обрушились на польские аэропорты, нефтяные склады и центры связи. Немецкий шпионаж был настолько совершенен, что они точно знали, куда ударить, и большая часть небольших польских ВВС была уничтожена на земле. Немецкие танковые дивизии продвигались вперед с такой скоростью, что поляки так и не получили возможности завершить мобилизацию. Это было похоже на рой жалящих ос, налетающих на какого-то большого медленного животного, ослепляющего его, парализующего его нервные центры и оставляющего массу беспомощной плоти. С нацистской точки зрения это было великолепно, а с точки зрения военной науки это было чем-то новым в мире.

Излишне говорить, что Ади Шикльгрубер не сделал бы ничего подобного, не выпустив манифест. И, конечно, он сказал, что на него напали. Он сказал своему рейхсверу: ''Польское государство отказалось от мирного урегулирования, которого я желал, и стало вооружаться. Немцы в Польше столкнулись с кровавым террором и изгонялись из своих домов... Чтобы положить конец этому безумию, у меня нет другого выбора, кроме как ответить силой на силу''. Он назначил Министерский Совет Обороны, и поставил Геринга во главе с пятью другими членами, включая Гесса и генерала Кейтеля. Затем он созвал свой ручной рейхстаг, и еще раз мир услышал его ревущий голос, провозгласивший его собственную невинность и бесчестие его врагов. Ади заявил:

"Я не хочу ничего другого, кроме как быть первым солдатом германского рейха. В доказательство этого я снова надел этот старый мундир, который был самым священным и самым дорогим для меня. Я не сниму его, пока Победа не будет за нами. Или я не доживу до конца. Если со мной что-нибудь случится в этой борьбе, моим первым преемником станет член партии Геринг. Если что-то случится с членом партии Герингом, его преемником станет член партии Гесс. Считайте своим долгом следовать за этими людьми как за фюрером с такой же слепой лояльностью и послушанием, как и за мной".

В Mein Kampf этот мастер-оратор и государственный деятель установил правило, что, если говорить ложь, то она должна быть большой, поскольку в такую было легче поверить. Итак, теперь он сказал "своим" депутатам - "meine Herren" , - так он назвал их: "Вчера вечером впервые Польша открыла огонь по нашей собственной территории, на этот раз огонь вели регулярные войска. В пять сорок пять утра мы вернули им этот огонь". И так далее. Он сказал им правду, потому что ложь всегда должна смешиваться с какой-то долей правды, что он потратил более шести лет на создание немецких вооруженных сил и что "за это время на эту цель было потрачено более девяносто миллиардов марок". Государственные деятели демократии, должно быть, содрогнулись, услышав эту цифру, равную более чем тридцати пяти миллиардам долларов, или, как сказали бы англичане, девяти тысяч миллионов фунтов. Где был бы тот государственный деятель, который посмел бы попросить любой парламент, конгресс или другой законодательный орган проголосовать за такую сумму на вооружения?